Самолеты уходят в ночь

Вот где пригодился опыт боев за Керчь. Но теперь нам приходилось не просто, как раньше, доставлять груз в заранее известные места, а предварительно отыскивать свои части, а для этого летать совсем низко под ожесточенным ружейно-пулеметным огнем противника, совершать посадки в самых непредвиденных, подчас невероятных условиях.

Первой тогда пострадала заместитель командира эскадрильи Зоя Парфенова. В районе Баескенхоф летчицу ранило. Однако она нашла в себе силы и мужество продолжить поиск. Вовремя доставленные ею снаряды выручили наших артиллеристов.

В это же время наш полк обрабатывал вражеские позиции под Носельском, Новы-Двуром, Плоньск-Гура, Воровицы, Плоцком, а также действовал по переправам у Грауденца и Нозенбурга. За десять дней, что мы там работали, У-2 подавили огонь 16 артиллерийских батарей, уничтожили несколько пулеметных и минометных точек, склад боеприпасов, вызвали 10 пожаров и более 30 сильных взрывов.

Наступление советских войск шло успешно, и к исходу января они вышли к границам Восточной Пруссии. Полк перебазировался в Бурше, что вблизи Млавы, а оттуда в начале февраля — в Шарлоттенвердер, уже на территорию самой Германии.

Сбылось то, о чем мы думали все эти годы, ради чего переносили тяготы войны, не жалели жизни. Позади остались истерзанная родная земля, разрушенные и спаленные врагом села и города, могилы тех, кто пал в сражениях. Сердца наши были переполнены гневом. Но в груди воинов клокотала ненависть к фашистам, а не к мирному немецкому населению. Когда вошли на территорию врага, мы не были ослеплены дикой злобой к немецкому народу. Нам, советским людям, были неведомы звериные инстинкты, хотя вряд ли кто-либо и когда-либо имел больше прав на то, чтобы действовать по принципу «око за око, зуб за зуб».

Мы жаждали поскорее покончить с войной и потому били врага еще с большим ожесточением. Если же порой доставалось и мирным жителям, если горели поселки и рушились дома, то в этом мы были неповинны. Не мы первыми подняли меч, но мы последними опустим его. И чем быстрее это случится, тем лучше. Будет меньше жертв и разрушений.

Мы не желали и не собирались делать плохого немецкому народу. К этому призывал нас партийный и гражданский долг. Но нелегко было сразу побороть в себе недобрые чувства, навеянные долгими годами испытаний.

Помнится, эти чувства как-то прорвались и у меня. Это было под Грауденцем. Деревня, около которой мы стояли, была пуста, как и многие другие, встречавшиеся нам на пути. Просто из любопытства я вошла в деревню, свернула во двор первого попавшегося мне на пути домика. Считая, что дверь дома заперта, я потянула ее совершенно машинально. И вдруг дверь открылась. Это меня насторожило. Нас предупредили, что ходить в одиночку опасно, так как были случаи нападения на советских солдат и офицеров. Сильнее инстинкта самосохранения оказался, однако, стыд за внезапное малодушие и трусость. Нужно было выяснить, кто находится в доме. Я решительно перешагнула порог и вошла в помещение.

В глаза мне бросился стол, накрытый простенькой, но чистой скатертью с традиционными в Германии вышивками-пожеланиями. Я задержалась на нем глазами, затем оглядела комнату. Порядок в ней был идеальный. У меня возникло такое ощущение, словно хозяева только что прибрались, а теперь куда-то ненадолго вышли. И вдруг в углу раздался шорох. Я инстинктивно положила руку на кобуру пистолета, резко обернулась.

У стены, обхватив руками мальчика и девочку, стояла женщина средних лет. Заметив мой жест, она прижала к себе детей и смертельно побледнела. Потом тихонько охнула и вымолвила изумленно:

— О, майн гот! Мадам! — На какую-то долю секунды в глазах ее зажглась надежда.

Худые, с бледными лицами детишки испуганно, таращили на меня глазенки, стараясь спрятаться друг за друга, прижимаясь к матери. При одном взгляде на женщину и ее детей, на чистенькую, но убогую обстановку мне без слов стало ясно, что попала я в дом бедняка. Мне вдруг сделалось по-человечески жалко эту чужую мне женщину, фактически ни в чем не повинную, безропотно принимавшую на себя удары, которые обрушивались на нее на протяжении долгих лет, с тех пор как черная свастика стала символом ее родины.

Мне захотелось как-то приободрить хозяйку дома, сделать что-нибудь приятное ей и детям. Я сунула руку в карман, где у меня лежало полплитки шоколаду, и… не вынула ее.

Зина Горман! Меня словно ударило током. Горман! Перед мысленным взором всплыло печальное лицо подруги. Как я могла забыть ее трагедию! Родных Зины убили, как скот на бойне, а ее пятилетнего сына живым закопали в землю. И, быть может, среди тех извергов находился в форме гитлеровского солдата хозяин этого дома, отец этих детей.

Я круто повернулась и выбежала на улицу. И всю дорогу до аэродрома не могла успокоиться. Самые противоречивые чувства обуревали меня. Все было гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд.

Вторая половина февраля застала нас в небольшом городке Слупе. Весна шествовала с далеких берегов Атлантики. Но дыхание ее уже чувствовалось и здесь.