Самопознание и Субъективная психология

Возможно, действительно верным подходом была бы примерно такая постановка задачи: Я хочу познать, что такое душа, и буду применять те методы, которые продиктует действительность.

Но в таком случае физиологи победили бы, использовав такой подход как уступку. Политика требует жертв.

И если их не делать, то однажды все завершается большой резней. Ушинский определенно сражается в этом определении, потому что его собственный "Курс психологии" предельно физиологичен в начале. Он начинает с рассказа не о душевных проявлениях, а об устройстве нервной системы. А ее трудно изучать самонаблюдением. Это значит, что он противоречит в этом определении самому себе и противоречит исключительно из желания выглядеть настоящим ученым. Вот поэтому я и считаю, что в этом чеканном и жестком определении отразилась борьба научных сообществ, а не действительность.

Зато в описании самонаблюдения Ушинский разумен и научен в лучшем смысле этого слова. Я даже не буду комментировать его мысли. Отстраняюсь и оставляю вас наедине с умным человеком.

"Что самонаблюдение, основывающееся на врожденной человеку способности сознавать и помнить свои душевные состояния, есть основной способ психологических исследований, в этом не трудно убедиться.

Всякое психологическое наблюдение, которое мы делаем над другими людьми или извлекаем из сочинений, рисующих душевную природу человека, возможно только под условием предварительного самонаблюдения.

Как бы ярко ни выражалась какая-нибудь страсть в лице, в движениях или в голосе человека, мы не поймем этой страсти, если не испытывали в самих себе чего-нибудь подобного. Поэт, метко и ярко выразивший какое-нибудь человеческое чувство, остается непонятным для того, кто не испытал этого чувства, хотя бы в слабейшей степени. Дитя, читающее лирические или драматические произведения, в которых выражены чувства, доступные только взрослому, или изучающее басни, проповеди и вообще такие произведения, в которых рисуется нравственная природа взрослого человека, читает и изучает только слова и ничего более, кроме слов. Напрасно мы старались бы толковать слепому, что такое цвета, и глухому, что такое звуки.

Чтобы обозначить еще яснее отношение психологии к наблюдению и самонаблюдению, позволим себе построить небольшую гипотезу. Предположим, что явно выразившееся стремление современной физиологии увенчалось успехом и что этой науке удалось доказать, что все явления в жизни животных и людей, которые приписывались прежде сознанию и воле, суть ни что иное, как неизбежные «роковые» рефлексы, по меткому выражению профессора Сеченова.

Положим, что я, приняв этот вывод науки с полною верою, введу его в свое миросозерцание: чем же должен показаться мне тогда весь живой, внешний для меня мир, вся деятельность животных и людей?

Одною рефлектирующею машиною, вовсе не имеющею нужды в сознании, чувстве и воле, чтобы делать то, что она делает. Спрашивается, разуверюсь ли я тогда в существовании сознания, чувства и воли? Конечно, нет: я буду ощущать их в самом себе. И только потому, что они во мне совершаются, буду убежден, что они действительно существуют.

В таком скептическом отношении к внешнему миру, конечно, не стоит ни один человек. Но именно в таком отношении ко всем наблюдениям должна стоять психологическая наука. Она должна начинаться с самонаблюдений и к ним же возвращаться.

Если же она говорит о психических явлениях у других людей, то не иначе, как по аналогии, заключая по сходству в проявлениях о сходстве причин: путь всегда неверный, если нет для поверки его другого, более прочного критериума. Таким же критериумом для психических аналогий является опять самонаблюдение, опять- самосознание человека.

Если есть что-нибудь, в чем я не могу сомневаться, то это только в том, что я ощущаю то, что ощущаю.

Я могу сомневаться в том, чувствуют ли другие люди подобно мне, соответствуют ли мои ощущения действительному миру, их вызывающему, могу даже сомневаться в существовании самого внешнего мира, как сомневался, например, Беркли; могу все принимать за сон моей души, как принимал Декарт, приготовляясь к своим философским исследованиям. Но замечая сходство или различие в моих собственных ощущениях, я не могу сомневаться в том, что эти различие или сходство действительно существуют, ибо эти ощущения совершаются во мне самом, мною самим и для меня самого. В этом отношении психология самая несомненная из наук" (Ушинский, с. 189–190).

Это полноценный первый мазок в русской картине психологии самонаблюдения. Конечно, он не исчерпывает психологических воззрений Ушинского, но для моих целей он достаточен. Поэтому рассказ о психологии Ушинского можно завершить и перейти к самому неоцененному психологу России — Константину Кавелину.

Глава 5. Зрячему в пещере слепых хуже слепого. Кавелин