Самосожжение

"Господи, какое это счастье - взрослый сын!.. - мелькнула у меня мысль. Скоро семнадцать. Лишь бы уберечь его..."

Я толком не знал, от кого и чего нужно беречь сына. То есть знал, конечно, как не знать, и знание это накапливалось во мне постепенно, вместе с опытом жизни, все эти годы, с момента рождения старшего сына, но во мне как в отце говорил сейчас прежде всего инстинкт - то великое таинственное чувство, которому вроде бы не нужен житейский опыт.

Ох, нужен, еще как нужен! Всего лишь два месяца назад я не волновался так за судьбу старшего сына, как волновался теперь. В мире было неспокойно, а ребята - это солдаты. Скоро Гошке идти в армию. Если не поступит в институт. Но и сейчас, когда он еще был совсем мальчишка, носивший джинсы вместо военной формы, с ним могло случиться все, что угодно. Перед Новым годом Гошку избили какие-то типы. Прямо у школы. На виду у всех. Следователю они сказали: "Мы его перепутали с другим..." Гошка отлежался в институте Склифосовского, у него было сотрясение мозга, и с тех пор болит голова и держится высокое давление. У меня кровь стыла в жилах, когда я представлял, как матерые дебилы пинают моего сына, что они могли и убить его, если бы не закричали испуганно маленькие девочки, выходившие из школы. Только тогда бандиты перестали бить Гошку и спокойно удалились прочь. И нашли их случайно. Но они и сейчас как ни в чем не бывало разгуливали на свободе - по закону считались несовершеннолетними, а пострадавший, как сказали в милиции, то есть Гошка, остался жив и вообще, дескать, ему не причинили тяжких физических увечий, из-за которых стоило бы затевать сыр-бор.

- Ну я пошел, пап... - Гошка пригладил свои волосы и, не помня обиды на меня за утренний разнос, потянулся к щетинистому лицу - поцеловать перед уходом.

- Ты не задержишься в школе?

- Нет.

- Может, я встречу?

- Не надо, пап. Все в порядке...

Сын не то чтобы стеснялся, что его, такого с виду здорового, взрослого, встречает у школы отец. Он прекрасно понимал, что в этом нет ничего зазорного. И ему было даже приятно, что моложавый спортивный отец, которого можно принять за старшего брата, поджидает его после уроков. Вдвоем - не один. Есть кому перехватить удар в спину, по затылку, самый подлый удар труса. И Гошка дорожил тем, что отец всегда готов подставить себя под этот удар. Но он по-своему тоже берег меня, не хотел, чтобы я понапрасну терял время. По теории вероятности, говорил он мне, теперь такое нападение повторится не скоро. На что я отвечал, что никакая теория тут не годится, когда действует закон подлости.

- Ну пока...

Я поймал себя на том, что слишком охотно соглашаюсь с Гошкой, все-таки надо бы встретить, а то, не дай бог, опять случится что-нибудь, а у Гошки и без того болит голова, но встретить его сегодня, по правде говоря, некогда, и вчера было некогда, и позавчера...

- Пока!

И каждый из нас, протянув руку как бы для пожатия, слегка шлепнул кончиками пальцев по сомкнутым пальцам другого.

Уже закрыв за сыном дверь, я спохватился: опять, негодник, ушел без кепки! Не нравится ему, видите ли, мех кролика. А ведь на дворе февральская стужа. Да у меня в его годы вообще ничего не было - ватная телогрейка и треух с матерчатым верхом.

Я рывком открыл дверь, пока сын не сбежал с лестничной площадки, прыгая, как всегда, через несколько ступенек.

- Георгий!

- А?.. - Сын замер в конце пролета.

- Опять не надел кепку!

- Тепло, пап... - У него. стал кислый вид.

- Тепло - под носом потекло... - пробурчал я, оставляя дверь открытой и на мгновение скрываясь в прихожей, чтобы снять с вешалки кепку. - Надень, пожалуйста, прошу тебя!

Гошка пошел наверх с неохотой, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой, уже явно опаздывая, потому что выходил из дома всегда минута в минуту. Он возвращался теперь ко мне с такой нарочитой несуетливостью, чтобы я видел, что он опаздывает из-за этой задержки, видел и каялся бы, ругая себя за мелочную опеку над таким взрослым сыном.

Гошка не достиг и середины лестницы, когда я не выдержал и устремился к нему навстречу. Он молча взял кепку и небрежно - косо, некрасиво - напялил ее на голову. И, снова кивнув мне, но уже сухо, почти как чужому, так же медленно спустился вниз. Сдерживая себя, чтобы не подогнать его окриком, я подавленно слушал, как с глуховатой размеренностью выстукивают каблуки сына по бетонным ступенькам - все глуше и глуше.

"Сдернет ее, конечно, с головы! - в отчаянии подумал я. - Может, уже сдернул..."

Я захлопнул дверь и кинулся в чем был на балкон. Морозный воздух охватил меня. Боковым зрением я видел, что из правого окна, выходящего на наш странный, без перегородок, длинный балкон, тянувшийся вдоль трех квартир, на меня смотрит старуха соседка. Социологиня. А может, и не смотрит, а просто уставилась в окно, разбуженная криком Юрика.