Самосожжение

Я поежился от холода. Я смотрел вниз, на козырек у подъезда. И сначала услышал, как гулко стукнула дверь, а потом увидел Гошку. Как ни странно, он был в кепке. Мне показалось, что она сидела на голове сына аккуратно. Но это только до угла дома, подумал я. Сейчас Гошка обернется и помашет мне рукой. А потом, скрывшись с глаз, сдернет со своей головы кепку и, скомкав ее, сунет в сумку.

Гошка шагал уверенно - так, будто определенно знал все наперед: и то, что его ожидает сегодня, и то, что ему назначено в ближайшем и отдаленном будущем. Но знал ли? Скорее всего, он просто не думал об этом. За него пока думали отец и мать. В основном отец, сказал я себе. Я вовсе не хотел даже заглазно обидеть этим Алину, умалить ее материнскую роль, но так оно и было на самом деле: основная тяжесть всех забот, больших и малых, лежала на моих плечах. Я тащил этот непомерный воз почти в одиночку. Не говоря уже о том, что меня съедала работа, хотя я и любил ее больше, чем все другие мыслимые занятия. Поэтому неудивительно, как бы в оправдание говорил я себе, что на меня иногда наваливается чудовищная усталость, и не только чисто физическая, и уже с утра одолевало предчувствие какой-то беды. Как сегодня, например.

"Это все стресс, - нарочито будничным голосом успокаивала меня Алина. Почитай "Литературку" - ученые уверяют, что нынче это неизбежно".

"Значит, это вроде гриппа?" - ехидно уточнял я.

"В определенном смысле - да... - не обращая внимания на мой тон, говорила Алина. - Ведь в конце концов грипп - это тоже результат нервной деятельности организма".

"Человек - это не просто организм! - я накалялся моментально. - Ведь в конце концов тоже будет верно, что организмов - много, а людей - раз, два и обчелся!"

Незаметно для себя я повышал голос. Юрик бросал игрушки и замирал, глядя на меня - не испуганно, нет, а с удивлением и как бы даже с сочувствием. Мне становилось не по себе от мысли, что двухлетний ребенок может все понимать, и хуже всего, если он понимает неправоту отца. Неправоту! Потому что иногда я срывал зло на Алине или на Гошке, а последнее время и на Юрике, хотя очень любил его и был счастлив, что у меня появился второй сын.

Зло было непонятное, страшное в своей непонятности.

Оно порой накатывало вроде ни с того ни с сего.

Во всяком случае, так могло показаться со стороны.

Так думала, кажется, даже Алина.

Наконец Гошка обернулся на ходу, махнув мне рукой, так как заранее знал, что я торчу на балконе. И скрылся за углом. И сдернул, конечно, с головы кепку.

Я вернулся в комнату. Меня слегка знобило. Из кухни доносился звонкий голос Юрика:

- Не хочу кашу, хочу конфетку!

Я пошел на кухню.

- Ты все бунтуешь? - улыбнулся я Юрику.

- Бунтую, - серьезно заявил он.

- И кашу есть не хочешь ни в какую?

- Ни в какую.

Юрик выгнулся, заработал ногами и локтями, сполз с коленей матери, освобождаясь от ее рук, все еще пытавшихся сладить с ним, и обхватил мои колени.

"Как же спросить у нее про письма? - думал я. - Застать врасплох или навести разговор постепенно?"

Я исподтишка наблюдал за Алиной, твердя себе втихомолку, что злиться ни в коем случае не надо, как бы она ни объяснила свой поступок. Что толку в злобе? Только хуже будет. Ведь я и понятия не имел, что она скажет. Но уже заранее знал, что все равно разозлюсь.

Мне и в голову не приходило, что с этими разорванными письмами может быть связано что-то ужасное, необратимое. Скорее всего, какая-нибудь глупость. Обида. Ревность. Что-то в таком роде.

Конечно, я понимал, чувствовал, что за многие годы в нас накопилась почти предельная физическая усталость, и не только физическая, но и моральная. Однако я и мысли не допускал, что в один далеко не прекрасный момент это может привести к тому, что наши личные отношения сойдут на нет и только дети будут соединять нас формально в некое подобие семьи, с виду даже благополучной.

Взяв Юрика на руки, я видел по лицу жены, что с нею происходит что-то неладное.

- Что-нибудь случилось? - спросил я осторожно.

- Нет, все в порядке... - уклончиво ответила Алина.

Она сидела на тахте с закрытыми глазами, будто прислушиваясь к себе. Кажется, ее мутило. Она вдруг метнулась в туалет. Я слышал, что ее стошнило.

"Это еще что такое?!" - растерялся я в первое мгновение.

- Аля!.. - Я не знал, как и чем ей помочь.

- Это так... ничего... пройдет, - сдавленным голосом произнесла она.

Юрик притих на моих руках.

- Маме плохо?

- Да, сынок.

"Что же с нею стряслось?" думал я.

- А почему маме плохо?

- Потому что ты не слушаешься маму, - брякнул я невпопад.

- Я слушаюсь.

- Но иногда не слушаешься.

- Я больше не буду...

Я молчал.

- Я больше не бу-уду!.. - заплакал Юрик.

- Чего ты не будешь, сынок?

- Не слушаться маму...

- А!.. - Я крепко прижал к себе Юрика. - Ну, хорошо, хорошо! Не надо плакать. Маме уже лучше. Вот она уже в ванную пошла. Умывается... А папу и братку будешь слушаться?

В глазах Юрика набухали слезинки. Он искоса посмотрел на меня. Терять свои позиции сразу Юрик не хотел.

- А папу и братку слушаться не буду!

- Ах, вот как!..

Я ждал, что скажет мне сейчас Алина.