Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

Источники позволяют судить еще об одной особенности статистического учета самосожжений. Сведения о небольших (менее десятка участников), в том числе семейных, самосожжениях значительно реже проникали в делопроизводство органов власти. Следовательно, эта разновидность ритуального суицида навсегда останется недоступной для изучения. О том, что и такого рода «гари» все же имели место, свидетельствуют отрывочные данные. К их числу относится, например, переписная книга Арзамасского уезда, датированная 1678 г. Причины запустения дворов в деревнях Ковакса, Соляная Гора и селе Страхово объяснены следующим образом: «двор пуст Фофанка Андреева, а он, Фофанко с детми, на овине сгорел в 186 году, а жена ево умре», «Двор пуст Антропка Васильева, а он, Онтропко, з женою и з детьми бесовскою прелестью собрався в овин згорел в 183 году» и т. д. Всего в переписной книге отмечено «восемь крестьянских дворов, запустевших от гари»[372]. На Европейском Севере России такие самосожжения также имели место. Так, в 1716 г. Олонецкая воеводская канцелярия рассматривала дело о пустопорожнем выморочном участке в деревне Тереховой. Участок оказался ничейным из-за самосожжения его владельца со всем семейством. Крестьянин Яков Иванов «имел за собою церковный раскол и в прошлых годех собрался он с такими же раскольниками с немалыми людми и с женою и с детьми и с пасынком и с соседи … запершися во дворе своем … тот двор зажигали и сами себя все без остатку сожигали»[373]. В 1720-х гг. «семейные» самосожжения происходили в Сибири. Так, по данным старообрядческого публициста Семена Денисова, в Тобольском уезде жители «от древняго благочестия не отпадаху, в домех своих затворяющеся и, зелие зажегши, вседомовне (курсив мой. — М.П.) сожигахуся»[374]. В 1723–1724 гг. в Сибири такого рода мелкие самосожжения, правда, весьма неопределенно фиксировались духовной властью. Так, тобольский митрополит Антоний доносил Синоду: «Мнози в епархии моей, не приемлющие троеперстного изображения креста, в нескольких местах, огню в жертву предашася, сожглись»[375]. К середине XVIII в. эта тенденция не угасла. Так, в июне 1751 г. в деревне Обаниной Исетской провинции «сгорел в своей заимке в избе крестьянин Аника Жерновиков с 4-мя своими малолетними детьми»[376].

Явное ослабление эсхатологических настроений в конце XVIII в. привело к постепенному прекращению массовых самоубийств. Вполне вероятно, что к этому времени в огне самосожжений погибли почти все более-менее радикально настроенные старообрядцы – сторонники «огненной смерти». Однако организация самосожжений оставалась на протяжении всего XVIII в. главным, наиболее тяжким и хорошо аргументированным обвинением, которое власть часто предъявляла старообрядцам. Эти обвинения не в последнюю очередь были связаны с тем, что массовые самоубийства происходили на окраинных и без того малонаселенных территориях Российской империи и поэтому наносили наибольший ущерб государственным интересам.

Локализация самосожжений, на первый взгляд, представляется парадоксальной. В массовых самоубийствах участвовали жители тех губерний (преимущественно Европейского Севера и Сибири), где давление местной и центральной власти на старообрядцев не отличалось высокой интенсивностью. Объяснение именно такого, странного, на первый взгляд, размещения «гарей» заключается, во-первых, в наибольшем распространении влияния старообрядчества именно на той территории, где репрессии оставались менее ощутимыми. Во-вторых, срабатывал эффект «последней капли». Ведь эти российские земли стали последним пределом, где мог скрыться от «слуг Антихристовых» приверженец «древлего благочестия». Как справедливо пишет Н. Загоскин, «если для раскольника представляется возможным изолировать себя от внешнего мира, оскверненного царством антихриста, и тем обезопасить себя от уловления в его греховные сети – он до поры до времени считает возможным воздержаться от самоумерщвления»[377]. Но вновь подвергаясь преследованиям, он находил одно, последнее спасение – огонь.

Выбор времени, места, способа ритуального суицида

Идея о самоистреблении оформилась в старообрядчестве в первые годы его существования. Первоначально, в основном в середине XVII в., самоубийства совершали путем самоуморения голодом (как показывают документы, не без помощи хорошо организованных фанатиков). Такой выбор понятен современным исследователям: «этот вид добровольной смерти вовсе не требовал активного вмешательства со стороны человека» и по этой причине «менее всего навлекал упрек в самоубийстве»[378]. Затем старообрядцы перешли к самоутоплению, самозакланию и самосожжению. В 1691 г., утверждает П.С. Смирнов, «по случаю ожидания кончины мира, многие погибли в гробах и могилах»[379].