Самосожжения старообрядцев (середина XVII–XIX в.)

И все же список примеров гибели от ножа или голода крайне невелик. В отличие от самоутопления или запощивания, смерть в огне – не исключение. Напротив, «гари» приобрели массовый характер. По утверждению авторитетного исследователя идеологии старообрядчества П.С. Смирнова, «жертвы самосожжения исчислялись тысячами, к самозакланию, наоборот, прибегали единицы»[397]. Способ смерти, избираемый старообрядцами, вполне закономерен: он обусловливался древними языческими представлениями об очищающей силе огня, но в первую очередь – примером христианских мучеников, казненных в огне за приверженность учению Христа. Выбор времени для «огненной смерти» также вполне поддается логическому объяснению. Первоочередную роль здесь играл успех в сборе сторонников, своевременное завершение длительных предсмертных обрядов и подготовка достаточного количества необходимых для «сгорения» легковоспламеняющихся материалов (бересты, пороха, соломы). Но не менее важны и религиозные мотивации. Отдельные данные позволяют утверждать, что самосожжения происходили в канун церковных праздников (например, Пасхи). В Палеостровском монастыре самосожжение произошло «святого и великого поста четвертыя недели, крестопоклонной, в пятку в ночь»[398], на р. Пижме в 1744 г. – в канун Николина дня. Известно, что именно этот святой считается покровителем всей Печоры и Пижмы, и сгоревшая в пламени самосожжения часовня Великопоженского скита носила его имя[399]. Список подобного рода свидетельств о выборе времени для ритуального суицида можно продолжить[400]. Вполне логично поэтому будет предположить, что все обряды, предшествующие гибели в огне, рассчитывались, исходя из того, чтобы самосожжение пришлось на праздничные дни. С точки зрения религиозного человека, это вполне понятно. Во-первых, праздник в народном сознании связывался с переходом в новое качество, реинкарнацией[401]. Смерть в такие дни считается среди верующих почетной. Например, усть-цилемские старообрядцы считали счастьем умереть в день Святой Пасхи, «поскольку в этот день Господь призывает к себе только самых преданных вере»[402]. Таким образом, выбор времени для самосожжения вполне соответствовал традиционным представлениям о рождении, крещении, смерти и воскресении божества (Бога) как проявлениях всеобновляющего круговорота в природе и человеческой жизни.

Во-вторых, возможно более рациональное, секуляризированное, психологическое объяснение выбора времени для массового самоубийства. Оценивая трагические последствия реформ Никона, известный психиатр И.А. Сикорский утверждал: «разделение русских людей на старообрядцев и православных не остается без сериозных психологических последствий». Напротив, «оно способно колебать настроения народных масс, особенно среди событий исключительных. Успех и подъем духа у одних может вызвать противоположные чувства у других»[403]. Вполне вероятно, что это обстоятельство учитывали старообрядческие наставники, которым значительно легче было подтолкнуть своих сторонников к самоубийству именно во время ликования православных – приверженцев «никонианской» церкви. (Старообрядцы, как правило, не имели возможности открыто отмечать церковные праздники и довольно часто остерегались явным образом демонстрировать свою принадлежность к «раскольническим» сообществам). Имеется также единичное упоминание о том, что самосожжение пришлось на период грозных потрясений в российском обществе. Воронежское самосожжение совершилось в 1812 г., как раз во время набора казаков на войну с Наполеоном. Впрочем, здесь сработали и привычные закономерности массовых самоубийств. Ведь именно в трагические годы Отечественной войны наиболее активно действовали местные чиновники, которые, находясь в непрерывных поисках подозрительных лиц, заинтересовались таинственным старообрядческим «храмом», устроенным в пещере. При первых признаках опасности именно там и произошло самосожжение[404].