Самостоятельные люди. Исландский колокол

В то время в поселках шло брожение, кое-кто называл это распадом, — и немногим было дано устоять перед этим брожением и этим распадом. Нет, немногим. Больше всего это касалось денег: ведь большинство считает, что деньги — единственная сила, управляющая жизнью. Много ли их, мало ли, или ни много, ни мало — от этого зависит вся жизнь человеческая. Люди вдруг сделали открытие, что денег существует вообще гораздо больше, чем они предполагали; тот, кто редко имел дело даже с какими-нибудь двумя кронами, вдруг стал орудовать десятками их, а владельцы десяти — двадцати крон говорили о тысячах так же равнодушно, как о том, чтобы зайти на минутку за угол дома. Даже слезливые старики, уже многие годы не имевшие ни гроша, начали вести коммерческие операции на такие суммы, что невольно вспоминалась астрономическая поэма «Ночь»[44]. Тоурир из Гилтейги купил себе усадьбу и, по слухам, заплатил за нее наличными. Да о чем тут говорить, если даже чахоточный философ Оулавюр из Истадаля подписал купчую на свою маленькую усадебку, говорят, на сорок тысяч! Другие вкладывали деньги во фьордский банк, который обычно связывали с именем утиредсмирского старосты, потому что у него в банке, говорили, лежало сто тысяч; но вряд ли это верно: ведь никто не жаловался так горько на невыносимое бремя долгов, как староста. В этом банке платили большие проценты: говорили, что деньги, как только их вписывали в банковские книги, начинали давать приплод, как крысы. Среди вкладчиков был и Бьяртур из Летней обители; в банке его встречали с почетом и выдавали ему проценты. И выходит, что эти проценты он получал у владельцев Редсмири. Нет, все идет шиворот-навыворот!

Староста появляется во дворе усадьбы с тремя верховыми лошадьми, он в сапогах, полученных, очевидно, в уплату долга, — мировая война одинаково осыпает дарами и великих и малых. Он жалуется, что одна из его лошадей потеряла подкову.

— Кстати, — говорит он, — какая досада, что пастбище на болоте пошло прахом из-за этой проклятой дороги!

— Это мое болото, — отвечает Бьяртур.

— Твоя теща еще жива?

— Да, но живет она на мой счет, не на твой. Она еще не ела чужого хлеба, хотя было время, когда ты хотел взять ее отсюда и перевести на иждивение прихода.

— А что с ее усадьбой?

— С какой усадьбой?

— С ее усадьбой, ее собственной.

— Да стоит себе по-прежнему на пустоши Сандгил.

— Ну, ты всегда был упрям, — говорит староста. — Упрям, как осел, черт тебя возьми! От тебя и весной в погожий день не услышишь доброго слова.

— С кем поведешься, от того и наберешься, — сказал Бьяртур.

— Говорят, что ты собираешься эту усадьбу продать и перебраться туда.

— Куда — туда? Это враки.

— Может быть, ты в таком случае построишь себе приличный дом здесь?

— Построю, если захочу.

— Я только хотел спросить тебя, правда ли это. Ты мог бы продать мне мое старое Зимовье.

— За последние восемнадцать лет эта усадьба называется Летняя обитель, дорогой Йоун, возможно, ты это забыл, мы ведь редко встречаемся. Но я думаю, что скорее Редсмири отойдет к Летней обители, чем Летняя обитель к Редсмири.

— Редсмири продается. Семьдесят тысяч крон на стол — и усадьба твоя.

— Я куплю ее, когда захочу.

— Что ж, подумай, время есть. А пока будешь думать, продай мне Зимовье. Десять тысяч чистоганом.

— Да, и, надо думать, фальшивыми деньгами.

— Пятнадцать тысяч, — выпалил староста.

Но Бьяртур в ответ сказал ему несколько крепких слов, в которых воздал ему по заслугам, как он это делал сотни раз раньше.

К этому времени лошадь старосты подковали, и он вскочил на нее верхом.

— Я сказал — пятнадцать тысяч, — повторил староста, усаживаясь в седле. — И не ручаюсь, что еще раз повторю свое предложение. Но если ты предпочитаешь строиться — дело твое. И если тебе нужна для этого ссуда из банка, я тебе мешать не стану.