Самостоятельные люди. Исландский колокол

— Я думала, что ты единственный из нас всех ни о чем не будешь тосковать. Я думала, ты станешь свободным человеком, точь-в-точь как Бьяртур из Летней обители.

Она выговорила слова «Бьяртур из Летней обители» с холодной улыбкой, без колебаний. Она стала сильнее и отбросила всякую чувствительность.

Гвендур глубоко задумался, он боялся взглянуть на Аусту, чтобы не потерять нить мысли.

— Видишь ли… есть какая-то сила… Она правит нами, держит нас в руках. Я не знаю, что это. У отца твердый характер, но он все же не свободен. Кто-то еще более твердый, чем он, держит его в руках.

Ауста внимательно посмотрела на него, как бы пытаясь проникнуть в его душу: как много он может понять?

— Ты говоришь о Колумкилли? — холодно спросила она. Казалось, они оба удивлялись друг другу.

— Нет, — ответил Гвендур, — это сила, которая никогда не дает покоя и постоянно гонит человека, требует, чтобы он работал.

— Я не узнаю тебя. Ты как будто уже не прежний, Гвендур.

— Это потому, что я получил деньги, а тогда начинаешь на все смотреть другими глазами.

— Ты никогда от него не освободишься.

— От кого?

— От Бьяртура из Летней обители. Если даже ненавидишь его, он живет в тебе. И ты ненавидишь только себя самого. Тот, кто бранит его, — бранит себя.

Этого Гвендур не понял.

— Если поехать в далекую страну, — сказал он, — и начать там новую жизнь, то, может быть, станешь свободным.

Она громко засмеялась холодным смехом.

— Я тоже так думала; это было в ту ночь, когда я ушла от него. Он выгнал меня. Я благодарила бога за то, что он выгнал меня. Я шла по пустоши, босиком, до утра. Я отправилась в другую страну.

— Ты?

— Да, я отправилась в мою Америку. Поезжай ты в свою. Счастливого тебе пути.

— Ты думаешь, как отец, что там из меня ничего не выйдет?

— Я ничего об этом не говорю, милый Гвендур. Я только знаю, что в тебе живет Бьяртур из Летней обители, да и во мне, хотя я ему и не родня.

— Знаешь, это же хорошо, — сказал юноша. — Отец из тех людей, которые никогда не сдаются. На днях ему предложили пятнадцать тысяч крон, я сам слышал, — и он отказался. При такой твердости он может стать большим человеком, если уедет за море, например, в Америку, где в стаде ведется счет только крупному рогатому скоту.

— Ты же сам только что сказал, что есть кто-то еще потверже и управляет им, держит его в руках.

— Я сказал это просто так, я ведь не верю в Колумкилли.

— Да это и не Колумкилли, — сказала Ауста. — Это та сила, которая управляет миром; называй ее как угодно, милый Гвендур.

— Это бог?

— Да. Если богу угодно, чтобы человек до самой смерти работал, как раб, и был лишен всего, что может дать жизнь, — то это бог. Но мне некогда больше разговаривать с тобой, милый Гвендур, мне надо работать.

— Послушай, — сказал он, не поняв этой слишком глубокой для него мудрости, — мне надо кое-что сказать тебе на прощанье… Я хотел бы подарить тебе своих овец.

Ауста уже сделала движение, чтобы уйти, но резко остановилась и посмотрела на него; во взгляде ее мелькнуло выражение непритворной жалости: так иногда жалеют невероятно глупого человека, выдавшего себя в разговоре. Потом она засмеялась.

— Спасибо, милый Гвендур, но я не принимаю подарков, даже от сына Бьяртура из Летней обители. Не сердись, я не в первый раз отказываюсь от подарков. Прошлой зимой, когда я голодала вместе с моей дочкой в нетопленном подвале у фьорда, ко мне тайно пришел однажды вечером самый могущественный в этих краях человек и сказал, что я его дочь. Он предложил мне много денег. Он даже предложил мне заботиться обо мне и о моей маленькой Бьорт. А я сказала: «Лучше уж ей умереть». — Она снова холодно засмеялась и прибавила: — Ведь я и Бьорт, видишь ли, тоже самостоятельные люди, мы тоже свободная страна. Свободу мы любим не меньше, чем Бьяртур, тезка моей дочери. Свободно умереть — все же лучше, чем жить подачками.