Самостоятельные люди. Исландский колокол

Гвендур примчался галопом на своей лошади к началу богослужения. Возле лошадиного загона стояла кучка деревенских парней; они встретили Гвендура своей обычной ухмылкой, выражавшей неодобрение тому, что он не уехал в Америку; некоторые осматривали лошадь холодно и недоброжелательно. Гвендур остановился и украдкой бросил быстрый взгляд на большой двухэтажный дом, в особенности на мезонин, надстроенный над вторым этажом, — не заметит ли кто-нибудь, что он прискакал на своей собственной лошади. Но в этом знаменитом доме никто и не собирался глазеть из окна на всякий сброд, только цветущие растения в горшках, принадлежавшие поэтессе, тянулись своими лепестками навстречу солнечным лучам. Юноша подумал, что семья старосты уже отправилась в церковь, — и сам пошел туда. Он сел у дверей и огляделся вокруг. Она сидела на передней скамье, возле амвона; на ней была красная шляпа. Гвендура и девушку разделяли ряды людей, и он лишь по шляпе нашел ее голову среди множества других голов. Ему показалось, что сквозь него прошел электрический ток, от которого легкие стали слишком большими, сердце слишком маленьким, а уши слишком чувствительными к музыке; псалом оглушал его, глаза застилало туманом. Время шло, а рев, означавший псалмопение, не прекращался. Как добраться до нее? Как незаметно договориться о свиданье? Пожалуй, он легонько толкнет ее локтем, когда она будет проходить мимо, после окончания службы, и шепнет: «Подожди меня на улице за углом». Нет, неприлично, непозволительно останавливать девушку в церкви. Да еще такую девушку. Да еще для того, чтобы встретиться с ней за углом. Другое дело попросить ее пойти с ним в загон для лошадей и взглянуть на его кобылу. Но тут Гвендуру пришло в голову, что в церкви вряд ли можно говорить о лошади, ибо во всем Священном писании нет ни слова о лошадях, разве что об ослах. Он видел сквозь туман, что пастор вышел из алтаря и запел длинный псалом. Все встали, и она тоже встала. Гвендур заметил, что на ней синее пальто. Ни у кого в мире не было таких красивых плеч; да, эти плечи не созданы для тяжелой ноши. Золотые локоны выглядывали из-под шляпы: это была дорогая шляпа, она соответствовала торжественной минуте их встречи. Девушка казалась такой строгой и гордой. Лишь бы она взглянула в его сторону только на минутку — чтобы его любовь передалась ей — волна любви, исходившей от него. Но что делать, если она не захочет смотреть на чужих лошадей? А не подарить ли ей эту лошадь? Это была дорогая лошадь, она стоила почти тысячу крон, — и все же, если бы она приняла его подарок, он с радостью пошел бы домой пешком, даже пополз бы, прикажи она только. Ему страстно хотелось выразить все это. Он был ее преданным рабом с того мгновения, когда увидел ее впервые; она могла приказать ему все что угодно — ехать верхом, идти, ползти на четвереньках. Он уже принес ей в жертву огромнейшую страну, где человек может стать кем захочет и не должен работать вечно, бессмысленно… Да, и они лежали на берегу, и на озере плавали два лебедя — лебедь и лебедка. Что с ними стало? Они исчезли? Или все это только привиделось ему? Нет, нет, она любила его, а потом умчалась от него на белой лошади в голубую даль…

— Дорогие братья и сестры во Христе, ибо я беру на себя смелость называть вас братьями и сестрами! Знаете ли вы три буквы, три маленькие буквы, которые воспаряют ввысь?

Пастор наконец взошел на амвон. Пусть бы он начал говорить длинную проповедь, чтобы юноша мог на что-нибудь решиться, чтобы на него снизошло вдохновение…

— Подумайте, дорогие братья и сестры, о трех буквах, всего трех маленьких буквах, которые возвышаются над нами.

Да, он готов подарить ей лошадь. Неизвестно еще, примет ли она ее; но если примет, он будет ей благодарен, он будет в долгу у нее. Может статься, что она скажет: «У меня достаточно лошадей, целая конюшня». Но он надеялся, что она прибавит: «Эта лошадь самая красивая из всех, которых я когда-либо видела. Я принимаю ее от тебя, потому что это твой подарок, потому что ты такой красивый, сильный, такой широкий вот здесь и вот здесь. Но ведь ты останешься без лошади и тебе придется идти домой пешком». А он ответит: «Это ничего. Я с радостью не только пойду, но поползу на четвереньках. Я даже буду лаять, как собака, если ты только захочешь. Я ведь скоро буду хозяином Летней обители. Теперь мы начинаем строиться, мы думаем построить такой же большой дом, как в Редсмири, двухэтажный и с мезонином. Но мы будем строить из камня, а вы строили только из дерева и железа…» Помоги мне, боже, ведь в церкви нельзя говорить о лошадях, а только об ослах.

— Кого вывели? — торжественно спросил пастор и наклонился над амвоном. И юноша из Летней обители желал и надеялся всем сердцем, что речь шла о лошади, которую вывели.

— Вывели его, — сказал пастор, делая ударение на слове «его».

К сожалению, юноша не слышал, о ком шла речь.

— А кто его вывел? — спросил пастор, сделал долгую паузу и окинул взглядом всех молящихся в церкви.