Самоцветные горы

Атавид пробурчал что-то в том духе, что, мол, с сыном он по его возвращении вот ужо поговорит, да так, что тот пару седмиц потом в лодке будет грести единственно стоя. Волкодав слушал разговоры сегванов и не встревал. По его глубокому убеждению, на поиски следовало отправиться уже давно. И притом с собаками, обученными вынюхивать человеческий след. Они хоть в тридцать третьей по счёту бухточке на берегу, но рано или поздно что-нибудь да учуяли бы. И вообще венн исполнился самых скверных предчувствий. Если такой обязательный и крепкий на слово парень, каким знали Атароха, вдруг пропадает неизвестно куда, отправившись по пустяковому делу, добром это обычно не кончается. Но старейшина был всего менее склонен спрашивать мнение гостя, и Волкодав помалкивал. Милостью Богов, ещё, может, всё обойдётся. Да и, если подумать, не имели хозяйские тревоги большого касательства до троих перехожих людей, готовых хоть завтра отправиться с Другого Берега дальше…

Когда совсем сгустились сумерки, у кромки озера разложили большой костёр. Чтобы Атарох мог увидеть его с воды и вернее направиться к дому. И ещё затем, что до утра всяко никто не собирался ложиться, а у живого огня, как известно, коротать ожидание всегда веселей.

Довольно скоро в дальних отсветах появилась остроносая лодка, и люди с радостными криками побежали прямо в мелкую воду – встречать. Однако радость длилась недолго. Это оказался не Атарох, а всего лишь седобородый старик из соседней деревни. Он выбрался из лодки, держа под мышкой жалобно поскуливающего щенка.

– Я на Земляничный остров ездил за ягодами, там нашёл. Ещё и в руки дался не сразу, напугали его… Ваш вроде?

Жалко было смотреть на враз помертвевшего Атавида. Уезжая утром, его сын взял с собой неизменную спутницу, лайку Забаву. И её щенка, малыша Звонко, оставленного из последнего помёта на племя.

Спущенный с рук наземь, Звонко сперва беспокойно завертелся на месте: где оно, привычное ощущение уютного и безопасного логова? Куда приткнуться на знакомом дворе, если рядом больше нет ни мамки, ни хозяина?..

Потом, будто что-то услышав, он насторожил уши и затрусил прочь от воды. Там, за костром, припав на одно колено, сидел Волкодав. Сидел и смотрел на щенка, и кое-кто из видевших клялся потом, что глаза у него светились, отражая огонь. А тень за спиной вздрагивала, вытягивалась и металась, делаясь временами жутковато похожей на тень сидящей собаки. Подбежав к венну, Звонко не повалился перед ним на спину, отворачивая мордочку, как обычно делают щенки, повстречавшие старшего пса. Он привскочил передними лапками ему на колено и затявкал, глядя прямо в глаза. Оторопело смотревшим сегванам сделалось холодно: щенок что-то рассказывал человеку, – или не совсем человеку? – только вчера выловленному из Понора. Волкодав протянул руку, провёл ладонью по его голове, по ушам… Поднял глаза, вновь блеснувшие звериной зеленоватой бирюзой, и медленно выговорил:

– Твой сын теперь у Небесного Отца Храмна и у Матери Роданы, Атавид.

Страшные это были слова и такие, которым человек до последнего отказывается поверить, оберегая призрак надежды. Но здесь, у костра, они прозвучали как-то так, что старейшина сразу понял: сказана правда. Надеяться не на что.

И кто только выдумал дурацкое присловье про беду, которая “постучалась”-де в дом? Если бы она стучалась, предупреждая о себе и испрашивая позволения войти!.. Нет, она просто выламывает двери, даже запертые самыми крепкими засовами: любовью родительской да братской…

* * *

В мире Волкодава и Винитара сегваны, переселившиеся на Берег, ещё говорили на родном языке, не признавая иных. Но двадцать восемь разных наименований для разных волн помнили только некоторые старики. Молодые говорили просто “волна”, хотя раньше такое было немыслимо, да и слова-то, обозначавшего “волну вообще”, почитай что и не было.