Самоцветные горы

Ко времени того разговора сородичи именовали Заюшку кузнечихой, и уже не в шутку, как поначалу. То, что она собиралась покинуть родительское гнездо, было делом неслыханным и печальным, но неизбежным, и потому приданое любимой доченьке собирали не только мать с отцом, – весь род. И самой ей, и малым Щегловнам, что полюбили сладко засыпать на руках у Шаршавы. Самого кузнеца, гордо носившего в волосах целую низочку бус, тоже славно отблагодарили за труд. Зря ли коваль-Заяц до последнего не хотел его отпускать, говоря, что так славно у него работа никогда раньше не спорилась!.. Нашлись у добрых Зайцев подарки и для Оленюшки, и не потому, что были так уж добры, а потому, что заслужила. Понапрасну ли из каждого дома ей мотками нашивали верёвки: сплети сеточку, лещей покоптим, на ярмарке с руками небось оторвут!.. Умницы-Зайки пробовали повторить, не у всех получалось, хотя она потаек не держала, показывала. Большуха же попросила Оленюшку сплести накидку на сундук, красивую, из цветного шнура. И очень ею гордилась.

Потому-то, когда лодка отплывала вниз по Крупцу, было в ней немало и снеди, и всякого хорошего добра. Особое же место занимала дюжина корзин, нарочно сделанных мастером Лосем. Корзины были с узкими донцами и все снабжены крышечками – против веннского обыкновения, зато в самый раз для сегванов. «В их деревню придёте, – наставлял Лось, – будет чем набольшему поклониться, чтобы приняли хорошо. Да и еды выменять на остаток дороги, охотиться-то да грибы собирать небось некогда будет…»

А ещё вместе с людьми на лодку взошёл пёс. Справный кобель, настоящей веннской породы, что оберегал покой Заюшки и её маленьких дочек. Имя у него было гордое и красивое: Застóя![24] Он знал Заюшку за хозяйку и впредь будет хранить – от зверя ли, от человека. Зайцы не отталкивали лодку от берега, потому что так провожают, а верней, выпроваживают лишь очень немилых гостей. Шаршава сам налёг на весло, начиная путь «за Челну, на кулижки». Его названая сестра, для которой прощание с Зайцами было большим прощанием со всем родным, знакомым, привычным – ведь именно отсюда брала разбег окончательная дорога в неведомое, – даже не сразу обратила внимание на то, как вертелся в лодке и беспокоился пёс. Но когда возня крупного зверя начала ощутимо раскачивать доброе судёнышко, она обернулась, а обернувшись, смахнула слёзы и увидела: пёс переминался с лапы на лапу, неотрывно глядя на берег. Там вдоль проворного Крупца тянулись вековые березняки, никогда не знавшие топора, – гордость, радость и грибное кормовище Зайцев. Березняками мчалась за лодкой шумливая стайка мальчишек. И вместе с мальчишками, горестно взлаивая и скуля, бежала большая собака.

То есть большой она была только по сравнению с иными породами, не такими крупными и грозными, как веннские волкодавы. Среди своих она, наоборот, выглядела чуть ли не замарашкой из-за бедноватой шубейки и не слишком видного роста. В деревне Зайцев она была приблудной, все подкармливали, но никто так и не позарился прихолить,[25] приручить, поселить у себя во дворе. А вот замарашка или нет, – бежала ведь, преследуя лодку и увозимого в ней кобеля, как преследуют только своё. И горевала, как о своём. Да и Застоя глядел на проворно бегущую суку, не сводя глаз, и лишь долг перед хозяйкой удерживал его от прыжка в неспокойную воду Крупца.

– Ох!.. – только и промолвила Заюшка, лучше всех знавшая, с кем нюхался-миловался её верный страж. А Оленюшка с Шаршавой, не сговариваясь, закричали:

– Прыгай, маленькая! Прыгай! К нам плыви, к нам!..

Псица как раз призадумалась перед очередным ручьём, которого не смогла с разбегу перемахнуть. Она поняла призывные крики людей, махавших ей руками из лодки, и решилась: бухнулась в воду, подняв белые столбы брызг, вытряхнула воду из ушей – и поплыла, с силой загребая лапами и напряжённо выставив из воды морду. Шаршава и Оленюшка, покамест орудовавшие вёслами как шестами, стали придерживать увлекаемую течением лодку и спустя время добились, что псица сумела с ней поравняться. Шаршава припал на колени, нагнулся через борт и ухватил плывущую суку под передние лапы. В могучих руках кузнеца большая мокрая собака оказалась не такой уж тяжёлой. Кобель изо всех сил лез помочь ему, лодка опасно кренилась, мальчишки на берегу визжали от восторга, гадая, опрокинется или нет. Не опрокинулась. Счастливая сука благополучно встала на лапы и немедленно принялась отряхиваться, поливая всех вокруг, как из ведра. Тут уже девичий визг раздался из лодки: шуба у псицы тоже была бедноватая разве что по сравнению с иными породами, коим и не полагалось особо пышных одёжек.

– Будет кому на волоке помогать!.. – ладонями укрываясь от брызг, засмеялся Шаршава…

Встретив – против всех здравых надежд – давно и, казалось бы, навсегда потерянного товарища, Эврих, конечно, пошёл с Волкодавом назад к «Удалому корчемнику».