Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916

То, что произошло между январём и июлем 1904 года, скорее всего, выглядело примерно так. Эсеры искали жертву для заклания; жертва должна была быть высокопоставленной, и в глазах общественного мнения представлять «реакцию». Имя Плеве стояло в одном ряду с именами министра юстиции Муравьёва, московского генерал-губернатора Сергия Александровича, петербургского (потом киевского) градоначальника Клейгельса и другими. Азеф – прямо или косвенно – навёл справки у своего полицейского руководства (у Ратаева, Зубатова или Рачковского – не имеет значения, все трое ответили бы одинаково). Ему дали понять, что менее всего были бы огорчены трагической гибелью Плеве от рук «бомбистов». Был обсуждён и денежный вопрос: зная деловые качества Азефа, в этом сомневаться не приходится. Здесь более чем вероятно, что полицейское руководство (Зубатов или Рачковский) проконсультировались с Витте. Деньги нашлись. Началась техническая подготовка. Если даже охрана Плеве и замечала её следы, то тревожные сигналы глохли в коридорах дворового флигеля дома № 16 по Фонтанке. Полиция судорожно разыскивала Сазонова то на границе, то за границей, а он сидел в тулупе и шапке на облучке извозчичьей коляски прямо под окнами министерского дома и ощупывал под одеждой бомбу.

Всё это называется «система сдержек и противовесов». Или что-то вроде того. Как всегда, события пошли совсем не по тому пути, в направлении которого их толкали. Витте не получил окровавленного министерского портфеля. Лопухин был уволен менее чем через год после смерти своего патрона, а ещё через четыре года отдан под суд за связи с эсерами. Ратаев так и остался на вторых ролях в полиции; Зубатов – в отставке. Каляев, Швейцер, Дулебов, Сазонов, Дора Бриллиант погибли, не дожив до революции. Савинков до революции дожил – и умер в советской тюрьме. Азеф был разоблачён, скрывался и умер под чужим именем в Берлине. Один только действительный статский советник Рачковский пошёл на повышение и стал на короткое время вице-директором Департамента полиции, возглавив политический сыск. Впрочем, славы это ему не принесло.

А вся страна, с её стошестидесятимиллионным населением, понеслась в бездну внутренней смуты. Через полгода после убийства Плеве случилось Кровавое воскресенье.

Странная весна неудачливого министра

В сентябре – октябре 1904 года раскрутилась вереница событий, с лёгкой руки А. С. Суворина получившая название «весны Святополк-Мирского». Сколько она дала пищи для рассуждений в гостиных и салонах, сколько острых тем для газетных передовиц! Эта странная, холодная и бестолковая осенняя политическая весна послужила прологом зимней бури Кровавого воскресенья – и память о ней потонула в гуле и грохоте первой русской революции. Сейчас, когда президентская рать, регулярно перестраивая ряды под грохот перманентных терактов, воздвигает вертикаль власти, – полезно вспомнить о том, как столетие назад правящие круги Российской империи пытались осуществить перестройку государственного режима на фоне внешнеполитических провалов, военных неудач и нарастающего революционного террора.

Тишина после взрыва

Итак, 15 июля 1904 года эсер-террорист Егор Сазонов метнул бомбу в карету министра внутренних дел Российской империи В. К. Плеве. Погибли министр и его кучер; десять человек получили ранения. Влиятельнейший сановник был убит среди бела дня, в оживлённой части города – на Измайловском проспекте у Обводного канала. Символично и весьма любопытно: министр ехал к государю в Петергоф с докладом; в его портфеле лежали не простые документы: копии перлюстрированных писем серьёзных государственных мужей, доносы на них, полученные от секретных агентов. Среди прочего, эти конфиденциальные материалы содержали информацию о связях некоторых высокопоставленных особ с революционными организациями. Директор департамента общих дел Министерства внутренних дел П. Н. Дурново, назначенный после трагедии 15 июля временно исполнять министерскую должность и разбиравший бумаги покойного, рассказывал потом своему новому патрону в личной беседе: «Нельзя себе представить, что было у Плеве: всё полно перлюстрации и доносами на разных людей, в особенности на Витте, а доклад, который он вёз, когда был убит, был весь наполнен такого рода сведениями».