Самоубийство по заказу

В принципе, за почти два десятка лет работы следователем по особо тяжким преступлениям, Александр Борисович, уже в силу одной своей профессии, был вынужден многократно и в разных ситуациях изучать дневники, либо просто отдельные записи, которые находили при обыске у некоторых преступников. И в этой связи у Турецкого как-то отстраненно сложилось твердое убеждение, что дневник вообще – это по существу графоманский вариант беседы его автора с Вечностью. Сам не раз говорил с друзьями об этом, кокетливо закрывая глаза, или несколько стыдливо отводя взгляд от «заветной тумбочки». Но графоманство, как таковое, имеет свое твердое и достаточно однозначное определение, как безудержная, болезненная страсть к сочинительству. Только это – для всех остальных, имея в виду вольных или невольных читателей. А для автора – да, пусть и болезненная, но ведь страсть! Но – истинная! Неподкупная! Великий труд в одном экземпляре… И, если не для следователя, то для врача такой дневник – открытая книга душевной, или иной, болезни. Так что не все тут совсем уж примитивно. Тем более что никто не понуждает графомана навязывать другим свое сочинение, это его собственная прерогатива. А потом – есть же и дневники Достоевского, и Софьи Андреевны Толстой, и… Мемуары – тоже своего рода дневники. Нет, бесполезный спор с самим собой… Турецкий морщился.

Сегодня по причине того, что полностью удовлетворенная и окрыленная в буквальном смысле слова Ирина уже с раннего утра собиралась совершить в эмоциональном порыве какой-то там «шопинг», ну, то есть по магазинам прошвырнуться, что-то поискать себе, чтобы затем приятно удивить, а то и изумить мужа, вызвав у него новый прилив нежных чувств, Александр решил залезть, пока жены не будет дома, в свой дневник. С единственной целью: проверить себя, насколько он прав, вспоминая о случаях похищения собственной благоверной супруги. Уж эти-то факты наверняка, и даже в обязательном порядке, фиксировались им в тетрадках, он был уверен. Зачем ему это потребовалось? А, может, для того, чтобы, в первую очередь, самому себе ответить, наконец, на прямой вопрос: доколе, господа уголовники?!

К слову, как он сейчас вспоминал, все, без исключения, похищения Ирины, или многочисленные письменные и телефонные угрозы ее украсть с вполне определенными дальнейшими целями производились по одной-единственной причине. Турецкий каждый раз обязан был немедленно прекратить возбужденное им уголовное дело против какого-нибудь очередного дельца, криминального авторитета, а то и откровенного бандита, облаченного в шкуру известного политика или популярного общественного деятеля. Либо полностью отойти от этого дела в сторону. Вероятно, они предполагали, что с другим, вновь назначенным, следователем договориться будет гораздо проще. Всегда одна и та же картина! И всегда похитители выступали в роли благожелательных советчиков с ласковыми гримасами волчьих оскалов. Совершенно не заботясь об этической стороне дела, они, возможно, и не догадывались, что каждое похищение уже само по себе всегда служило поводом для немедленного официального отстранения «важняка» Турецкого от расследования, как лица, слишком заинтересованного в деле, и диктовать свои условия у них по идее не было необходимости. Но самое печальное заключалось в том, что заинтересованные «благожелатели» были абсолютно уверены: сила всегда будет на их стороне, а значит, и договориться с любым другим следователем будет несложно. Вот это и возмущало Турецкого, и злило больше всего. Не то, что так действительно случалось, да и не раз, чего тут скрывать, а то, что они – те мерзавцы – верили в свои безграничные возможности… Как почему-то верил тот матерый уголовник, рецидивист Барон, который тоже был уверен, что похищение Ирины спасет жизнь инженера Никольского, на которого «охотилась», по правде говоря, не столько и прокуратура, сколько его же собственные, бывшие соратники-подельники, игравшие ведущие роли в руководстве страны.

Александр Борисович долго потом мысленно возвращался к этому делу. Но записал, помнится, только то, что касалось исключительно его собственных переживаний по поводу Ирки. Она ведь уже была тогда беременной, и, тем не менее, эти гады сочли именно вариант похищения наиболее удобным для утверждения своих целей. Нет, не по-мужски это. Поэтому и Александр позже, когда брали Никольского, ни на миг не пожалел этого человека, хотя все ему подсказывало, что тот действительно стал жертвой не им созданных обстоятельств. Но где эти записи? Так вот же…