Самоубийство Пушкина. Том первый

Через несколько дней по отсылке этого письма Пушкин был в Тригорском. Рано наступил зимний вечер; все семейство П.А. Осиповой сидело за чаем; милый их гость, расхаживая по комнате, по обыкновению шутил, был очень говорлив, любезен. Вдруг служанка докладывает, что повар Арсений, на днях посланный в Петербург за покупками, возвратился ни с чем и желает видеть барыню. Введённый в комнату, Арсений объявил во всеуслышание, что в Петербурге — бунт, повсюду разъезды, караулы; ему едва удалось нанять почтовых и, сломя голову, прискакать в Тригорское… Он говорил о мятеже 14-го декабря. Это известие, произведя тяжкое впечатление на Прасковью Александровну и на всё её семейство, глубоко потрясло Пушкина: он страшно побледнел и весь вечер был черезвычайно угрюм и задумчив. При разговоре о роковом событии он упомянул о существовании какого-то тайного общества (что именно, того одна из свидетельниц, младшая дочь г-жи Осиповой, Мария Ивановна, не помнит); потом распростился с хозяйкою, её семейством и поспешил в Михайловское.

На следующий день, ранним утром, Пушкин решился ехать в Петербург неведомо с какою целью. Неведомо также — догадывался ли он, что в мятеже принимали деятельное учаггие его друзья: К.Ф. Рылеев, А.А. Бестужев, В.К. Кюхельбекер, И.И. Пущин… Не тревожила ли его мысль: не замешан ли его брат в этом мятеже?..

Как бы то ни было, он решился ехать из Михайловского и суеверию своему был обязан своим спасением. Выехав за ворота, он встретил священника; не проехали и версты, как дорогу ему перебежали три зайца: эти худые — по народному поверью — предзнаменования испугали Пушкина — и намерение его было отложено. Это событие сохранилось в семейных преданиях Пушкиных…

П.А. Ефремов. Русская старина, т. 26, с. 519

Осень и зиму 1825 года, — так рассказывает одна из дочерей П. А. Осиновой, — мы мирно жили у себя в Тригорском. Пушкин, по обыкновению, бывал у нас почти каждый день, и если, бывало, заработается и засидится у себя дома, так и мы к нему с матушкой ездим… Вот однажды, под вечер, зимой — сидели мы все в зале, чуть ли не за чаем. Пушкин стоял у печки. Вдруг матушке докладывают, что приехал Арсений. У нас был человек Арсений, повар. Обыкновенно каждую зиму посылали мы его с яблоками в Петербург: там эти яблоки и разную деревенскую провизию Арсений продавал, а на вырученные деньги покупал сахар, чай, вино и т. п. нужные для деревни запасы. На этот раз он явился назад совершенно неожиданно: яблоки продал и деньги привёз, ничего на них не купив. Оказалось, что он в переполохе приехал даже на почтовых… Арсений рассказал, что в Петербурге бунт, всюду разъезды и караулы, насилу выбрался за заставу, нанял почтовых и поспешил в деревню. Пушкин, услышав рассказ Арсения, страшно побледнел. В этот вечер он был очень скучен и говорил кое-что о существовании тайного общества, — но что именно, не помню. На другой день слышим — Пушкин быстро собрался в дорогу и поехал; но доехав до погоста Врева, вернулся назад. Гораздо позднее мы узнали, что он отправился было в Петербург, но на пути заяц три раза перебежал ему дорогу, а при самом отъезде из Михайловского Пушкину попалось навстречу духовное лицо. И кучер, и сам барин сочли это дурным предзнаменованием. Пушкин отложил свою поездку, между тем подошло известие о начавшихся в: столице арестах, что окончательно отшибло в нём желание ехать туда.

М.И. Семевский. Прогулки в Тригорское. Спб. ведомости. 1866, № 157

О предполагаемой поездке Пушкина инкогнито, в Петербург в дек. 1825 г. верно рассказано Погодиным в книге его «Простая речь». Так я слыхал от Пушкина. Но, сколько помнится, двух зайцев не было, а только одни. А главное, что он бухнулся бы в самый кипяток мятежа у Рылеева в ночь с 13-го на 14 декабря: совершенно верно.

Кн. П.А. Вяземский — Я.К. Гроту в 1874 г.

Кузина моя Анета Керн живейшим образом интересуется вашей участью. Мы говорим только о вас: она одна понимает меня…

Анна Вульф — Пушкину. 11 сентября 1826 г.

Женщина эта очень тщеславна и своенравна. Первое есть плод лести, которую, она сама признавалась, беспрестанно расточали ее красоте, ее чему-то божественному, чему-то неизъяснимо в ней прекрасному, — а второе есть плод первого, соединенного с небрежным воспитанием и беспорядочным чтением.

А.В. Никитенко. Дневник.