Самозванец

Около пяти часов утра началась агония. Все тело Лахнера сводила судорога, изо рта шла обильная пена. Доктор с тревогой следил за течением кризиса. Вдруг больной заметался, вскрикнул, вытянулся и застыл в неподвижности: только обильный пот крупными каплями выступил на его лбу. Доктор с глубокой тревогой уставился на него. Но вот постепенно смертельная бледность стала пропадать с лица больного, уступая место более живой, более розоватой окраске; он стал дышать ровнее, открыл глаза и тихо сказал:

– Как хорошо! Наконец-то сняли этот стальной обруч. Спать хочется…

И Лахнер забылся здоровым, живительным сном. Доктор три раза постучал в стену и пошел к двери. В коридоре он встретился с Эмилией и сказал ей:

– Не беспокойтесь, баронесса, наш больной будет не только жить, но и оправится в самом непродолжительном времени. Здоровый организм, не подорванный никакими излишествами, сделал свое дело. Теперь все хорошо.

Эмилия счастливо улыбнулась в ответ на его слова и без чувств упала на пол.

– Вот тебе и на, – заворчал доктор, возясь над упавшей в обморок баронессой. – Вместо одного пациента стало двое. История не без романтизма.

Он кое-как поднял ее, довел до комнаты и там, уложив на диван, кликнул прислугу.

Вернувшись к больному, доктор придвинул к кровати кресло и, сев, задремал вполглаза.

Было часов одиннадцать, когда Лахнер открыл глаза. Доктора словно толкнул кто-то: он тоже проснулся в этот самый момент.

– Где я и кто вы? – спросил Лахнер.

– Вы у друзей, а я – ваш врач, – ответил ему доктор.

– Я был очень болен, доктор?

– Больны вы были действительно на славу, но теперь все пойдет хорошо, и скоро вы будете на ногах.

– Как это было ужасно! Какие видения томили меня! Бывали моменты, когда мне казалось, что я прихожу в себя, но я видел рядом с собою женщину, которая уж никоим образом не могла быть тут. И тогда я впадал в отчаяние: если бред я принимаю за действительность, значит, то, что я принимал за бред, было действительностью. Но ведь мне чудились драконы, гарпии, черти…

– Скажите, милейший мой, женщина, которую вы видели склоняющейся к вашему изголовью, играла в вашей жизни значительную роль?

– Да, доктор, очень даже значительную!

– Не была ли она косвенной причиной вашей болезни? Мне это важно знать, милый мой, я спрашиваю вас как врач, а не как любопытствующий сплетник.

– Не знаю, доктор, очень может быть, что так и есть. Незадолго до того, как я получил эту рану, мне пришлось видеть ее с женихом, который, я знаю, недостоин ее. Это долгая история, доктор, и я слишком слаб, чтобы рассказывать вам ее. Но…

– Простите. Эту женщину звали не баронесса фон Витхан?

– Откуда вы знаете?

– Вы находитесь сейчас в доме дедушки баронессы Эмилии, и она все время самоотверженно ухаживала за вами.

– Доктор! – испуганно вскрикнул Лахнер. – Я прошу, я требую, чтобы меня немедленно перенесли отсюда куда-нибудь. Я не могу…

Дверь раскрылась, и на пороге показалась Эмилия.

– Как наш больной, доктор? – спросила она.

– А вот поговорите с ним сами, баронесса, – ответил врач, а сам подумал: «Будет лучше, если я оставлю их наедине». И он вышел.

Эмилия подошла к больному и смущенно сказала:

– Как я рада, что вам стало лучше.

– Доктор рассказал мне, чем я обязан вам, баронесса. Я бесконечно благодарен вам за заботы, но… просил бы позволения покинуть вас. Я достаточно силен…

– Но куда же вы можете отправиться?

– Любой крестьянин поместит меня к себе за вознаграждение… Я слишком злоупотребил вашим гостеприимством…

– Могу я узнать, что гонит вас из этого дома?

– Но, баронесса, мне кажется… раз вы – невеста… ухаживать за посторонним…

– Да откуда вы взяли, что я чья-нибудь невеста?

– А барон Люцельштейн?

– Неужели вы думаете, что я когда-нибудь соглашусь выйти замуж за этого низкого человека? Дедушка очарован им и настаивает, но это такой вопрос, в котором я никогда не уступлю.

Взор Лахнера отразил такую радость, такое счастье, что Эмилия смущенно замолчала. Молчал и Лахнер. Наконец он протянул к ней свою бледную руку, она слабо пожала ее и оставила в своей. От избытка счастья Лахнер закрыл глаза и вскоре снова забылся.

Эмилия осторожно высвободила свою руку, еле заметным поцелуем коснулась его лба и замерла в кресле, чтобы не нарушить покоя больного. Сказано ничего не было, но они поняли друг друга. Когда через некоторое время доктор вошел в комнату, то, посмотрев на больного, прислушавшись к его ровному дыханию, шепнул Эмилии:

– Ну-с, баронесса, теперь я умываю руки: вы будете лучшим врачом больному, чем я.

С этого момента здоровье Лахнера улучшалось стремительно. Уже вечером того же дня он мог играть в шахматы с навестившим его стариком Радостиным, а еще через день был уже в состоянии немного прогуливаться по комнате.

Радостин сразу полюбил гренадера, а Люцельштейн, всегда считавшийся с мнением старика, относился к больному с большим уважением. Таким образом, Лахнер продолжал жить у деда Эмилии, окруженный со всех сторон заботами и вниманием.