Самозванец. Кровавая месть

— Не прочесть ли мне цидулку, Мишка? — спрашивает некрасивый юноша по-русски и принимает послание. — Все веселее в дороге.

Однако чтение не слишком уж развлекает. Ведь не последние вести и не смешные да затейливые фацеции из жизни краковского королевского двора прислал папский посол, а вымученные на тягучей латыни надоевшие напоминания и предостережения. Даже если бы и пылал державный юноша идеей обращения православных Московии в католичество, как представляет себе Рангоний подобные деяния в условиях здешней войны? Да только заикнись он о таком своем намерении стрельцам хотя бы той путивльской сотни, над которой поставил пленного князя Масальского, они той же ночью покинули бы лагерь, чтобы принести свои повинные головы воеводам царя Бориса! И хоть мозгами пошевелил бы жирный итальянец, обещая воздаяние за миссионерский подвиг, хоть бы посулил чего завлекательного! Нет, все те же загробные блаженства. Глупо обещать такое человеку на войне, который о том только и мечтает, чтобы прожить подольше.

— Эй, чернец, а когда ты выехал из Кракова? — Это некрасивый юноша спрашивает, а сам поворачивается к Молчанову и сует ему грамоту. Тот, с руками занятыми седлом и поводом, может взять послание только в зубы, что верноподданно и совершает. Сошальский и крылатые гусары покатываются со смеху, а невозмутимый их повелитель с нарочитой суровостью повторяет свой вопрос.

— В начале октября, государь, 6 октября нынешнего 1604 года от Рождества Христова.

— Что ж ехал так долго?

— О, всемилостивейший государь! Мне пришлось пережить в Московии прямо-таки неимоверные приключения, кои не выпадали еще на долю ни одному из монахов нашего ордена, претерпеть невзгоды удивительные и ужасные.

— Замечательно! Пане Юлиан, святой отец поедет с нами. Во всяком случае, пока не поведает обо всех своих приключениях.

— Ясно, государь. Гей, Шопка!

И пока капитан приказывал своему слуге забрать седло у Молчанова, подождать на обочине обоз и с запасным конем догнать драбантов на ближайшем привале, великодушный юноша решил, как поступить с монашком после того, как расскажет свои удивительные истории. Парень вроде не дурак, и язык у него неплохо подвешен, однако оставлять его возле тебя нельзя: иезуитам запрещен въезд в Московское государство, а именно этот указ, черт возьми, отменять нецелесообразно. Значит, пусть уезжает. Один, без охраны: как доехал сюда, пусть таким манером и назад добирается. Письма для Рангония не давать, отговариваясь военной занятостью. Пусть расскажет нунцию о том, что видел своими глазами…

— Святой отец! Я жду! Так начинай же свой рассказ!

— Прежде всего, великий государь, я хотел бы принести тебе жалобу на граждан города Путивля. Когда я добрался до сего города и пришел на торжище, дабы принять как милостыню или обменять на деньги коня и незамедлительно продолжить путь, они, насмехаясь надо моим облачением, не хотели подать или продать мне желаемого мною, и я вынужден был приобрести — за неимоверную цену! — гнусную, шатающуюся от старости кобылу, которая сдохла, не одолев и половины пути до Новогородка-Северского…

— А разве тебе дозволено ездить нс твари женского пола? — спросил, пряча улыбку в усы, капитан Сошальский. Колонна уже вытягивалась из лесу, и он был доволен тем, что на опушке их не ожидала засада.

— Уставом нашего ордена мне не запрещено ездить и на дураках мужского пола, — отрезал иезуит. И после паузы: — Те же немыслимые приключения, великий государь, которые мне довелось пережить, произошли на проселочной дороге, отходящей от ведомого тебе Бакаева шляха. Но прежде я должен пояснить, как я оказался в тех глухих, не просвещенных истинною верою, местах.

— Государь, глянь-ка, что впереди! — вскричал тут Молчанов, и отец Игнаций вынужден был замолчать.

А впереди увидели они вот что. По дороге, пересекающей заснеженное поле, навстречу войску мчалась без всадника неоседланная саврасая кобылка весьма сомнительных лошадиных достоинств. Под крики и улюлюканье вояк, пытавшихся ухватить ее за гриву, она беспрепятственно миновала передовой дозор, а затем и подтянувшихся к нему в поле первых пять пар крылатых гусаров. Внезапно кобыла замедлила свой бег, будто натолкнулась на стеклянную стену, копыта ее пропахали в обочине черные следы, и она остановила, едва не сбив с ног замершего столбом иезуита.

— А не твоя ли это дохлая кобыла воскресла, чернец? — воскликнул капитан и сам первым захохотал.