Самозванка

Между тѣмъ, пошли снѣга, дороги испортились, и везти тысячи, десятки тысячъ пудовъ льну назадъ было немыслимо, да и некуда было везти.

– Ладно же! – сказалъ Иголкинъ и приказалъ позвать къ себѣ въ номеръ Салатина, которому продавалъ по маленькимъ партіямъ ленъ, любя трудолюбиваго и дѣловитаго мужика.

– Васюкъ, – сказалъ Иголкинъ Салатину, – купи у меня партію льна.

– А велика-ли партійка-то, Игнатій Емельяновичъ? На большую у меня силъ не хватитъ…

– Да всю купи, сколько есть: тысячъ десять пудовъ…

– Шутить изволите!… – улыбнулся Салатинъ.

– Я шучу пьяный въ трактирѣ, а коли о дѣлѣ рѣчь идетъ, такъ не шутятъ!… Толкомъ тебѣ говорю и желаю продать…

– Да, вѣдь, это выходитъ… это, вѣдь…

Салатинъ зажмурилъ глаза и сталъ считать.

– Это семьдесятъ тысячъ рублей денегъ! – помогъ ему Иголкинъ. – Ты такихъ денегъ и не видывалъ, a я тебя хочу человѣкомъ сдѣлать. Меня ваши идолы прижали, ограбить хотѣли, да не на того напали!… Бери весь ленъ, пиши векселя и работай!… Сколько хошь, столько и жду съ тебя денегъ, мнѣ это плевать, а ты тутъ торгуй и дѣло дѣлай; и со льномъ будешь, и съ деньгами, потому эти идолы ваши должны у тебя купить, имъ работать не съ чѣмъ, а ты изъ восьми рублей гроша не уступай и чтобы не на срокъ, a на наличныя… Идемъ въ трактиръ, пиши векселя!…

XII.

Салатинъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не понять всю выгоду этого съ неба свалившагося дѣла, а Иголкинъ зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и дѣйствовалъ навѣрняка. Взялъ онъ векселя, устроилъ гульбу на прощанье и уѣхалъ, а Салатинъ сдѣлался обладателемъ громадной партіи товара.

Часть его была тутъ же продана на наличныя одураченнымъ фабрикантамъ, оставшимся, было, безо льна, а другую часть Салатинъ выдѣлалъ въ полотно, арендовавъ фабрику.

Иголкинъ получилъ свое сполна, а Салатинъ изъ мелкаго ткача сдѣлался фабрикантомъ и къ Крымской компаніи [4], взявъ громадный казенный подрядъ, былъ милліонеромъ, получилъ потомъ, за превосходно выполненный подрядъ этотъ, почетное гражданство и оставилъ сыну, скончавшись лѣтъ пять тому назадъ, доброе имя, громадное состояніе и превосходно поставленное дѣло.

Будучи человѣкомъ совсѣмъ неграмотнымъ, старикъ Салатинъ далъ сыну превосходное образованіе, и Николай Васильевичъ былъ кандидатомъ правъ. Онъ недавно вернулся изъ-за границы, гдѣ изучалъ фабричное дѣло и, вернувшись теперь въ Москву, началъ вводить уже значительныя реформы на своей фабрикѣ, поставленной на широкую ногу.

Старухѣ Ярцевой Николай Васильевичъ приходился родственникомъ по мужу и еще до отъѣзда за границу предлагалъ ей помѣстить въ дѣло мертво лежащіе капиталы. Тогда старуха отказалась отъ этого предложенія, но теперь у нея былъ внукъ и дѣло принимало иной оборотъ, Ольга Осиповна не прочь была вести переговоры съ племянникомъ и предложила ему почаще навѣщать ее и ознакомиться съ Васею, котораго, по ея мнѣнію, не худо было немного просвѣтить, научить уму-разуму, „отшлифовать“, какъ она выразилась и ознакомить съ дѣломъ.

„Вася“, видимо, пришелся по душѣ молодому Салатину и онъ отнесся къ „юношѣ“ по родственному, обласкалъ его, ободрилъ, обѣщалъ руководить его чтеніемъ и вообще взять на себя трудъ сдѣлать его достойнымъ милліоннаго наслѣдства…

И вотъ, когда Салатинъ ушелъ, что-то отрадное, свѣтлое овладѣло всѣмъ существомъ измученной Вѣры и хорошо, хорошо стало ей… забыла она недавнія муки и надежда воскресла въ ней…

Къ вечеру этого дня пришла къ Ярцевымъ Настенька. Ольга Осиповна, Вѣра и Завариха сидѣли за чаемъ, когда явилась „модная дѣвица“. Она, видимо, была очень ажитирована [5] и нетерпѣливо ожидала окончанія чаепитія, такъ плохо маскируя свое нетерпѣніе, что Ольга Осиповна обратила даже на нее вниманіе.

– Что ты, егоза, егозишь-то? – спросила старуха. – Вертишься, словно на шилѣ сидишь!… Небось, хочется съ Васей наверхъ забиться, да шушуканье свое завести?… Ой, ты, егоза, смутишь ты у меня мальчика, извертишь его!…

Настенька только плечами передернула, а старуха сейчасъ же и отпустила ее съ внучкомъ изъ за стола, не будучи въ силахъ отказать Васѣ въ удовольствіи поболтать съ Настенькою.

„Пусть ихъ, – думала старуха. – Ежели бы надолго эта вертячка завелась у насъ – я ее сократила бы; ну, а теперь Николаша съ Васей займется, такъ худого мальчику ждать нечего – тотъ наставитъ на умъ, научитъ, какъ жить надо“…

Дѣвушки, между тѣмъ, прошли наверхъ.

– Достала? – спросила Настенька, впиваясь въ Вѣру глазами и замирая отъ нетерпѣнія.

– Да…

– Гдѣ же?… Гдѣ деньги?… Давай скорѣй, скорѣй, a то войдетъ кто-нибудь…

Вѣра достала деньги и передала ихъ Настенькѣ, которая отъ волненія дрожала всѣмъ тѣломъ и сверкающими глазами смотрѣла на пачки билетовъ.

– Сколько тутъ? – спросила она, запихивая пачки въ картонъ изъ подъ шляпки.

– He знаю… Взяла первое, что попалось…

– А… а много въ сундукѣ такихъ пачекъ?

– Да, много.

Настенька закрыла картонку, обвязала ее платкомъ и поставила подъ кровать.

– Ни слова же объ этомъ! – повелительно обратилась она къ Вѣрѣ. – Слышишь? Погубишь и себя, и мать ежели проболтаешься, а мнѣ все равно: я скажу, что за молчаніе ты мнѣ деньги эти дала…