Самозванка

И, должно быть, никогда не дождаться ей „настоящей“ жизни… Вотъ-вотъ обнаружится обманъ, откроется тайна!… Что-то очень ужъ дружна Вѣра съ этой хитрой Настенькою, у которой такіе хищническіе глаза… He открылась ли она ей?… Кое какіе намеки слышала Анна Игнатьевна, кой-какіе взгляды поймала… Что-то не ладно тутъ, да и Вѣра какая-то странная стала… А тутъ еще этотъ Салатинъ появился… Ловкій такой, умный, проницательный… Хочетъ онъ заняться съ Вѣрой, хочетъ образовать ее, будетъ къ себѣ возить и узнаетъ, конечно, тайну…

– Нѣтъ, это пытка! – съ тоскою воскликнула Анна Игнатьевна. – Такъ жить нельзя… Надо увезти куда-нибудь Вѣру, надо придумать что-нибудь, а то все пропадетъ и погибнетъ… Уйдетъ изъ рукъ счастье, a вѣдь, ужъ совсѣмъ близко оно…

Анна Игнатьевна дождалась поздней ночи, когда все спало въ домѣ крѣпкимъ сномъ и отправилась къ дочери наверхъ.

Надо было многое переговорить съ нею, надо было все выпытать отъ нея и дать инструкцію…

Вѣра спала, когда къ ней пришла мать.

Закинувъ руки за голову, лежала дѣвушка на своей кроваткѣ и спала крѣпкимъ, сладкимъ сномъ. Свѣтъ отъ лампады освѣщалъ личико дѣвушки, на которомъ играла улыбка.

Легкое одѣяло сбилось, открывъ часть груди, которая мѣрно и ровно подымалась.

„Скверная дѣвченка, какъ она неосторожна! – подумала Анна Игнатьевна, входя въ комнату. – Какъ я приказывала ей запирать за собою на ночь дверь!…“

Анна Игнатьевна подошла къ кровати, поглядѣла на дочь и разбудила ее легкимъ прикосновеніемъ.

Вѣра потянулась, открыла глаза и приподнялась на локтѣ.

– Ахъ, это ты, мама!… Что ты?… Развѣ ужъ пopa вставать?…

– Нѣтъ… Я пришла взглянуть – заперла ли ты дверь и убѣдилась, что для тебя приказанія мои ничего не значатъ: дверь не заперта…

– Прости, мама, я забыла сегодня… я…

– Нельзя этого забывать! – перебила мать. – Ты не ребенокъ, ты должна понимать…

Анна Игнатьевна сѣла на край кровати, поставивъ на ночной столикъ зажженную свѣчку.

– Я пришла поговорить съ тобою… Днемъ намъ почти нельзя, ты все съ Настенькою этой, дружба у васъ такая… Меня пугаетъ эта дружба…

– Почему, мама? – спросила Вѣра, боясь смотрѣть въ глаза матери.

– Потому, что она очень хитра, а ты глупа и неосторожна… Она можетъ вывѣдать отъ тебя тайну…

Вѣра потупилась и тревожно завертѣлась, точно камни подъ нею очутились вмѣсто мягкой пуховой постѣли. Это не ускользнуло отъ вниманія Анны Игнатьевны. Она испуганно взглянула на дочь, порывистымъ жестомъ взяла ее за руку и впилась въ нее глазами.

– Вѣра!…

– Что, мама?…

– Погляди мнѣ въ глаза… Прямо-прямо гляди на меня… Да не отвертывайся же, не потупляй глазъ!…

Вѣра употребила всѣ силы и остановила на матери взглядъ.

– Ты… ты не открыла Настенькѣ нашу тайну? – медленно, не спуская съ дочери испытующаго взгляда, спросила Анна Игнатьевна.

Вѣра слегка потянула изъ рукъ матери свою руку, опустила глаза, поблѣднѣла и едва слышно проговорила:

– Нѣтъ, мама…

– Лжешь!!…

Анна Игнатьевна до боли стиснула руку дочери.

– Лжешь!… Ты сказала ей… Сказала?… Да?… Говори же, говори, не мучь меня!… Да говори же, a не-то я тебѣ руки выверну, переломаю кости!… Н-ну!…

И Анна Игнатьевна, съ перекосившимся лицомъ, съ опустившимися зрачками глазъ, хриплымъ голосомъ повторила свое приказаніе, ломая руки дочери.

– Ой! – крикнула Вѣра. – Пусти, мама… Больно… Мама, не мучай меня, прогони меня, будь одна наслѣдницей бабушки, а мнѣ ничего не надо… Я не могу больше выносить этой пытки, у меня силъ не хватаетъ…

– Говори мнѣ сію минуту – знаетъ ли эта дѣвченка о нашей тайнѣ? – сдерживая бѣшенство сказала Анна Игнатьевна. – Говори!…

– Да… Да… она знаетъ… Мама, прости меня! – прошептала Вѣра. – He бойся, мама!… Настенька не скажетъ никому, никто не узнаетъ…

– Когда сказала? – глухо спросила Анна Игнатьевна.

– Недавно, мама… Прости меня…

– Говори – когда сказала и зачѣмъ?… Догадалась она? Выпытала?

Анна Игнатьевна задыхалась отъ волненія, хватала себя за грудь, искала глазами воды и, замѣтивъ на окнѣ графинъ, выпила нѣсколько глотковъ черезъ край. На нее страшно было глядѣть.

Успокоившись немного, она подошла къ трясущейся, какъ въ лихорадкѣ, дочери и заставила говорить ее.

Вѣра разсказала все, немного лишь измѣнивъ суть дѣла и не признавшись въ томъ, что она по собственной волѣ открыла все Настенькѣ.

– Настенька узнала сама, догадалась и заставила признаться, велѣла взять у бабушки денегъ…

Съ напряженнымъ вниманіемъ слушала Анна Игнатьевна этотъ разсказъ.

Долго-долго сидѣла она, не говоря ни слова.

Вѣра боялась поднять на нее глаза и, прижавшись въ уголъ, не смѣла нарушить зловѣщую тишину своимъ дыханіемъ.

А слезы такъ и душили ее.

Она не выдержала бы, наконецъ, зарыдала бы, какъ вдругъ ее поразилъ странный звукъ.

Она вздрогнула и взглянула на мать.

Анна Игнатьевна, схватившись руками за свои роскошные, но уже тронутые кое-гдѣ сѣдиною, волосы, не плакала, не рыдала, а какъ-то вскрикивала, содрагаясь всѣмъ тѣломъ, точно отъ невыносимой пытки, точно ее жгли на медленномъ огнѣ или потихоньку жилы изъ нея тянули.

– Мама!… – несмѣло окликнула Вѣра.

Анна Игнатьевна очнулась отъ этого оклика и быстро повернулась къ дочери.