Самозванка. Кромешник

— Сделал что? Калейдоскопы? Так то была моя работа, — засмеялась голова. Слепые зенки разгорались всё ярче. — Мой долг по обету. Служить Семи Ветрам и Эрвару, Алмазной Лилии Ллакхара.

— Вы разомкнули Кромку, Валтар, — нахмурился вампир.

Колдун захохотал:

— Нет, Упырь. Это сделал ты. Твоя сабля проткнула явь и запечатала наш знак. Твоя рука сжимала рукоять. Теперь ты Кромешник.

— Какая чушь… — слова застряли в горле.

Кромешник? Страж и заложник Кромки, нечистый дух. Сказка, какой пугают непослушных малышей.

Танцующие тени скользили всё быстрей. И звёзды превратились в метеоры.

— Узнаешь, Адалин. Всё узнаешь.

Голова Седьмого Колдуна вдруг загорелась, опалив нездешним пламенем лицо и руки Упыря, изжарив грудь и потроха.

Фладэрик распахнул глаза и попытался сесть. Не тут-то было. Замотанное полосами ткани, покрытое коростой тело повиновалось неохотно. Повязки на животе паскудно побурели. Упырь выругался сквозь стиснутые зубы и уронил затылок обратно на неприветливую твердь стола.

Подкопчённый каменный свод и характерный запах сомнений не оставляли: штопали Адалина гарнизонные пьянчуги вампирского Поста. Они же, судя по всему, нашли и куда-то дели треклятый свиток Седьмого Колдуна. Фладэрик осмотрелся. Голова болела, шея едва шевелилась, а сжать кулаки удалось не с первого раза, и всё же тело потихоньку пробуждалось.

Своей одежды Упырь поблизости не заметил, но на сундуке лежали полотняная рубаха, длинная шерстяная туника с украшенным тесьмой подолом, дублет из тёмной кожи и ремни аккуратно снятой перевязи с ножнами. На бочке по соседству нёс печальную вахту одинокий глиняный кувшин. Воняло снадобьями, выстуженным камнем, сырым железом и мышами. В разбросанной по полу прелой соломе кто-то вкрадчиво шуршал. Стену коптил небрежно воткнутый в кольцо факел.

Фладэрик осторожно пошевелил пальцами, сжал кулаки, согнул локти, повертел кистями. Плоть жгло раскалённой кочергой. В боку, в затылке и плечах будто засели шипы. Упырь медленно сел. Стол, напоминавший покойницкий, устроили из уложенных на козлы досок, разгородив пространство «покоев» пополам. В углу на жаровне тлели угли. Оттуда тянуло можжевельником, топлёным жиром, миррой и анисом. Отметив букет ароматов редкой тошнотворности, Упырь поморщился и попытался угадать, куда безвестный доброхот подевал Валтаровы свитки. Варианты одинаково удручали. Попади записки королеве ли, Гуинхаррэну иль в Малый Голос, больше их Фладэрик, конечно, не увидит.

Тяжёлая, окованная железом дверь приоткрылась с натужным скрипом.

Незнакомый гвардеец, щеголяя свеженькими командирскими лычками форменного облачения, пренебрёг галантными порядками и ввалился без позволения, точно к себе домой. Фладэрик устремил на вошедшего непроницаемый взгляд, коим потчевал зарвавшуюся челядь. Лучистый пригнул украшенную подвитыми кудрями башку в знак почтения.

— Мессир проснулся, — отметил он остроумно. Упырь считал констатацию очевидных вещей пустой тратой времени, а потому промолчал. — Что ж, славно. Мы тревожились.

— Напрасно, — отозвался, невольно кривясь от гадостного «мы», Адалин.

— Мессир себя не видел. — Молодой командир повторно склонил блестящую в факельном свете макушку и чопорно прикрыл за собой дверь. — Вид был… преотвратный.

— Потрясающе, — тонко улыбнулся Упырь, исподволь разглядывая посетителя.

Прежде Прихотью командовал старший наследник Милэдон, Сейран. Мракобес и бражник тот ещё, но хозяин исправный, да и мечник не из последних, не понаслышке знавший, каким концом вперед следует держать саблю. В отличие от лощёного хлопчика, которого Упырь прежде имел удовольствие наблюдать лишь при дворе Её Величества, среди ему подобных красотуль в щегольских аксамитовых26 кафтанцах да кружевных брыжах.

— Давно я тут? — только и уточнил Адалин.

— Четвёртый день как, — ответил так и не назвавшийся командир, без спроса садясь на сундук. — Сперва только бредил. Но вчера чародей принёс какой-то новый декокт. Как вижу, рецепт оказался удачным.

«Вот ещё рецепты декоктов на мне не испытывали, — мрачно подумал Упырь, облизнув полынно горькие, иссохшие струпьями губы. — Того и гляди превратят в мантикору».

— А где мессир Милэдон? — Кожа под перевязками обнадёживающе зудела, не пульсировала и не полыхала. Фладэрик подумал, что уже мог бы удержаться в седле. А значит, с местным гостеприимством можно было и попрощаться.