Сампагита, крест и доллар

Несмотря на жесточайшую цензуру, дух протеста обнаруживается уже в произведениях «отца филиппинской поэзии» Франсиско Бальтасара, известного также под именем Балагтас (1788–1862). Некоторые исследователи видят в его главном творении, поэме «Флоранте и Лаура», сатиру на испанский колониальный режим, хотя в ней еще весьма заметно влияние религиозного мировоззрения. События, о которых рассказывается в поэме, происходят в далекой Албании, и действуют в ней персонажи, типичные для литературы той эпохи: короли, принцы, графы, а также неизменные «мавры» (мусульмане южных островов), разумеется в конце концов принимающие христианство. Этим, вероятно, можно объяснить тот факт, что испанские цензоры не нашли в произведении Бальтасара ничего предосудительного. Вместе с тем в нем есть такие строки:

В моей несчастной стране и за ее пределами
Черная измена захватила власть.
Благородство и справедливость покоятся
в глубокой могиле,
Люди благородные безропотно терпят унижения
и насмешки…

Ничтожные предатели гордятся своими преступлениями,
Оскорбленная и униженная добродетель отступает,
Святая правда сокрушена, и залиты слезами
страданий ее глаза,

Никто не решается высказать слово правды.
Меч неизбежной позорной смерти
Тотчас настигнет каждого, кто заговорит о совести.

Поэма сыграла немалую роль в пробуждении революционных настроений в народе, отчетливо проявившихся в последней трети XIX в.

После испанской революции 1868 г. либеральные идеи получили большое распространение на Филиппинах. Генерал-губернатор де ла Торре заявил даже, что целью его правления является ассимиляция, ограничение цензуры и т. д. Однако уже в 1870 г. период либерализации кончился, свободная мысль безжалостно подавлялась. После восстания в Кавите в 1872 г. воцарился прямой террор. Филиппинцы, выступавшие за реформы, перенесли центр своей деятельности в Испанию.

Участники пропагандистского движения вдохновлялись идеями французской революции, они выступали против клерикалов, прежде всего против засилья монахов, хотя и не поднимались до борьбы против религии, против католичества. Многие из них все еще верили в органичность связи с метрополией, требовали лишь уравнения в правах с испанцами. Они мечтали о процветании родины и искренне верили, что только близость к матери-Испании обеспечит движение Филиппин по пути прогресса. Ход исторических событий продемонстрировал нежизненность этих упований.

Революция 1896–1898 гг. положила конец испанскому господству на архипелаге, но культурные ценности, принесенные с Пиренейского полуострова, остались составной частью культуры филиппинцев. Наверно, ни одна бывшая колония не позаимствовала от своей метрополии гак много. Определяется это, видимо, тем, что главной сферой приложения сил колонизаторов была именно область духовной жизни. Испанский слой настолько прочно вошел в местную культуру, что стал практически неотделим от нее. Он как бы окрасил ее, пронизал насквозь, и попытка отсечь его оказалась бы чрезвычайно болезненной, хотя на этом настаивают некоторые представители интеллигенции. Чувства, которые ими движут, понятны, но трудно принять призывы «отбросить все, что родилось не здесь», или «убить западного отца», как говорят они, используя фрейдистские термины.

Испанские элементы, добавленные к исконной малайской основе, уже нельзя отбросить как нечто наносное. Конечно, это не исключает необходимости борьбы с колониальным наследием, прежде всего с раболепным преклонением перед всем испанским, что сегодня характерно для филиппинского «света»[21], как и во времена Хосе Рисаля, который писал: «Вы просите равных прав, испанизации ваших обычаев и даже не понимаете, что вы, в сущности, вымаливаете себе самоубийство, уничтожение национальной сущности и родины, молите о тирании. Кем вы станете в будущем? Народом без характера, нацией без свободы, все у вас будет взято в долг, даже ваши собственные недостатки! Вы молите об испанизации и даже не краснеете, когда вам в ней отказывают!».