Самскард

Они встали утром, ополоснули лица и потянулись на деревенскую площадь, понося Наранаппу за то, что он натворил в аграхаре. Дети выскакивали на веранды и во дворы, потому что в домах нечем было дышать. Женщины боялись, как бы дух Наранаппы, разгуливая по улицам, не тронул их детей, и загоняли их обратно в комнаты. Дети ревели, им раздавали шлепки и подзатыльники, затаскивали домой и запирали на ключ. Впервые деревенские двери запирались среди бела дня. Не выкладывались узоры из крашеных рисинок перед порогами, не сбрызгивались кизячной водой дворы. Казалось, будто в аграхару так и не пришел день. Все выглядело опустелым и заброшенным--как если бы в каждом доме в темном чулане было спрятано по трупу. Брахмины сидели на площади, опустив головы, не зная, что им дальше делать.

Только шкодливые дети Венкатарамана удрали из-под присмотра матери и торчали за домом, считая крыс, которые выбирались из кладовки во двор. Дети хлопали в ладоши и притопывали в такт счету, а считали они крыс, как взрослые считают мерки риса:

Раз--и--раз,

два--и--два,

три--и--три,

че-е-ты-ре,

пять -- и -- пять,

шесть -- и -- шесть,

и еще...

Мать отыскала их за домом и, размахивая метелкой, велела сейчас же идти на веранду, но дети вошли в раж.

-- Смотри, мама, смотри! Восемь! Девять, десять! Десять крыс, смотри, мама!

-- Налопались с утра, когда все вокруг от голода умирают, и теперь с ума сходите! Что это еще за выдумки--поганых крыс считать! А ну домой, пока до синяков не излупила! Домой, кому говорят! Считают крыс! Они кишмя кишат в кладовке, что рис, что чечевица -- везде полно крысиного помета!

Ругаясь на чем свет стоит, мать прогнала детей в дом и заперла дверь. Но и в доме откуда ни возьмись вдруг появилась здоровенная крыса, завертелась на месте, будто ловя собственный хвост, и упала замертво, опрокинувшись на спину. Дети радостно заверещали.

Брахмины, зажимая носы, медленно продвигались к веранде дома Пранешачарии. Дургабхатта останавливал одного, другого, допытываясь:

-- Это же неправда, что чокнутая бабка болтает? Враки, верно же?

Не желая выказывать гложущий их страх, брахмины отвечали:

-- Поживем--увидим.

И медленно приближались к дому Наранаппы. Вид большой, широко распахнутой двери заставил их замереть в ужасе: покойник, несомненно, обратился в призрак и шатается по аграхаре... Если не совершить соответствующие обряды, он станет демоном, и уж тогда здесь никому не жить.

Дасачария плачущим голосом укорял всех остальных:

-- Жадностью своей вы всех нас погубили! Не говорил ли я? Брахмин ведь умер, брахмин. А без обряда он станет демоном! Но кто послушает бедного человека? Разве не ясно, что в такую жару труп начнет разлагаться и мы все подохнем от вони? И сколько можно поститься и не умереть с голоду? Хватит с нас и одного покойника...

Его поддержал сильно оголодавший Дургабхатта:

-- Мадхвы называется! Что же это у вас за вера, если вы не можете найти выход из тупика!

-- Я не против,-- примирительно заявил Гаруда,-- если только Пранешачария скажет "да". Что тут говорить! Забудем о золоте, об украшениях этих. Верно говорю? Покойника нужно перенести к месту сожжения. Что тут говорить! Пускай только Пранешачария подтвердит, что мы касты не лишимся.

После этих слов все решительно направились к Пранешачарии и смиренно выстроились в передней комнате.

Пранешачария на руках вынес жену на задний двор, помог ей привести себя в порядок, подал ей лекарство и только потом вышел в переднюю комнату, где ждали брахмины.

Пранешачария объявил о решении, которое он принял ночью. Брахмины вежливо помолчали, Раруда за всех ответил:

-- Наше доброе имя в твоих руках. Ты должен уберечь нас от осуждения и от дурной славы- А осудить нас могут и за то, что сожжем мы труп, и за то, что откажемся. Что тут говорить! Будем ждать веления свыше.

-- Вы все знаете, что детей можно накормить, это не запрещено,--напомнил Ачария.

Пранешачария наполнил плетеную корзинку свежесорванными цветами белого и желтого жасмина. Он набрал и листьев священного растения тулси. Совершив омовение в реке, он обернулся мокрой набедренной повязкой и сменил брахминский шнур на себе, готовясь к встрече с богом.

Он перебрался на другой берег и вышел через лес к храму Марути, осененному неподвижными древесными кронами.

Пранешачария достал воды из храмового колодца и вылил на себя целых два кувшина, чтобы очиститься от грязи, которая могла случайно пристать к его телу. Третий кувшин он отнес к большой, в человеческий рост, статуе Марути. Не спеша обобрав со статуи высохшие цветочные лепестки и увядшие листья тулси, он старательно вымыл ее. Он сел перед Марути в позу лотоса и целый час читал мантры, потом потер сандаловую щепку о грубую поверхность мокрого камня и приготовил сандаловую пасту. Сначала он смазал пастой изображение бога, затем убрал статую свежими цветами и листьями тулси. Погрузившись в транс, он безмолвно посвятил Марути в суть дела.

-- Если ты согласен, даруй мне цветок справа. Если не желаешь ты совершения обряда, урони цветок слева. Я не в силах понять, как быть. Я жду твоего решения, о Марути.