Самскард

Впервые различал его глаз уродство и красоту. Он сам ни разу не возжелал прекрасных женщин, описанных в священных Книгах. Все запахи земли казались ему благоуханием единого цветка, предназначенного, чтобы украшать собою кудри бога. Женское очарование было лишь отблеском прелести богини Лакшми, повелительницы и рабыни бога Вишну. Один только бог Кришна мог познать истину в радости любовных игр -- мог утащить одежду купающихся пастушек и оставить их в реке нагими.

О, теперь Пранешачария хотел все это испытать и сам познать.

Он вытер жену полотенцем, перестелил ей постель, уложил ее и вышел на крыльцо.

Гонги и раковины так неожиданно смолкли, что Пранешачарии почудилось, будто он с головой окунулся в глубокую воду.

Зачем я вышел? Увидеть Чандри? Но Чандри нет.

А вдруг они бросят его обе -- и та калека в постели, и другая, положившая его ладони на свою грудь? Впервые в жизни всем существом ощутил он холод и сиротство одиночества.

Брахмины, разогнав наконец грифов, стадом полезли на его веранду, вопрошающе запрокинули трупно осунувшиеся лица.

Брахминские души стиснул страх при виде Ачарии - растерянного и не отвечающего на их немой вопрос.

Ачария видел глаза брахминов, сиротские, ждущие глаза,-- они на его плечи переложили долг, к которому их обязывала каста.

Они ждали.

Всматриваясь в эти глаза, Ачария испытал укор совести, но вместе с ним и странную легкость от мысли о том, что теперь он свободен: он освободился от необходимости направлять поступки других, от тягот власти над ними.

"Что я за человек? Такой же, как вы, душа, понукаемая похотью и злобой. Не это ли мой первый урок уничижения? Скорей, Чандри, расскажи им, пускай не думают, что я их гуру".

Он осмотрелся. Чандри не было. Чандри нигде не было. Урваси, прекраснейшая небожительница, красота которой внушала стремление к святости, Урваси, приговоренная жить на земле, неожиданно исчезла, совсем как Чандри. А сам Пранешачария боялся признаться. Боялся открыто и прямо объявить, что и он вкусил от наслаждений Наранаппы.

Его ладони взмокли и похолодели.

Впервые в жизни у него возникло желание, такое знакомое простым смертным, соврать, не выдать себя, позаботиться о собственном благе. Не в силах он был найти в себе отвагу и одним махом погубить уважение и веру всех этих людей.

Что это, что? Жалость, своекорыстие, привычка, вялость души, обыкновенное ханжество? В голове вертелась санскритская пропись, затверженная с детства и повторяемая каждый день: "Я есть порок, дела мои порочны, душа моя порок. Я рожден пороком".

Нет. Нет, еще одна ложь. Надо забыть все заученные слова, дать сердцу говорить свободно, как в младенчестве. Ведь, когда он ласкал Чандри, ему не вспоминалось, что он порочен? А сию минуту он счастлив тем, что Чандри нет и он не опозорен. Мысли пробудившегося человека отличны от тех, что не осознавались им. Он осознал себя и понял, что вел двойную жизнь. И вот последствия -- теперь его по-настоящему закрутило в колесе кармы. Есть одно избавление от муки--вернуться в неосознанность, опять обнять Чандри, опять пробудиться к мукам, опять вернуться к ней за отпущением. Колесо. Колесо кармы. Вот она--жизнь, полная страстей. Он отрекся от желаний, но желания остались в нем.

Смятенные мысли не воплощались в слова - Пранешачария резко повернулся и молча ушел в дом.

Брахмины продолжали ждать.

Пранешачария ступил в молельню. Привычно возглашая одно за другим имена бога, он следовал течению своих мыслей.

...Если ничего не рассказать, если тайна будет обжигать, как угли, схваченные голыми руками, он больше никогда не сможет взглянуть в лицо богу Марути, не сможет с чистым сердцем ухаживать за беспомощной калекой...

-- О боже, вразуми... а вдруг там появилась Чандри! Возьмет и все им выложит?

Он в страхе выскочил на веранду. Брахмины сидели в тех же позах, грифы возвратились на крыши. Ачария закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха, но губы его выговорили совсем другое:

-- Я в сомнении. Я не смог вымолить у Марути ответ. Я ничего не знаю. Поступайте, как велит вам сердце.

Брахмины разом охнули.

-- Да как же это может быть!--воскликнул Гаруда.

Дасачария, днем раньше плотно поевший, сегодня был полон сил.

-- Пошли в Каимару, посоветуемся с пандитом Суббанначарией!-- предложил он.-- Я не к тому это говорю, что он знает, а наш Ачария-- нет. Но что-то надо делать! Ну а если и каимарский пандит не поможет--пойдем к самому свами. Сколько же торчать нам в аграхаре не евши, в вонище этой! Заодно и гуру поклонимся. А в тринадцатый день у свами в монастыре должно быть большое моление. Тамошние брахмины и накормят нас. Где лежит покойник, там есть не положено, а в Каимаре почему нельзя? Так как, пошли?

-- Пошли!--согласились брахмины.

Лакшман припомнил, что Венкан из Каимары собирался купить у него сотню плетенок и тысячу банановых листьев. Можно прихватить с собой товар.

У Гаруды были дела с гуру.

Пранешачария облегченно вздохнул -- с него сняли тяжкий груз.

Довольный, что его послушались, Дасачария заговорил опять: