Самскард

Какой стыд! Как Наранаппа насмехался над ним: хочешь быть хорошим брахмином, зубри Веды и легенды о святых, но не вчитывайся, не отзывайся на давние страсти.

Его ученость, его привычка вызывать в себе сострадание таили опаснейшую искру, которая не угрожала тупицам. Усмиренный было тигр вырвался на волю и с рычанием обнажал клыки...

Белли. Руки его жаждали заполниться ее грудями, все его существо рвалось к новым ощущениям. Он и не жил даже до сих пор, он просто делал то, что считал назначенным себе, бубнил одну и ту же нудную мантру, а жизни и не знал... Жизнь--это риск, рывок. Столкновение с неизведанным, слияние в лесной непроглядности. Он думал, что жизнь -- исполнение поставленной себе цели, а оказалось, что она невиданное, неожиданное, входящее, как грудь в ладонь. Может быть, как непрошенно коснулась его женщина во мгле, так Наранаппы бог коснулся? Твердое семя тихонько напитывается дождевой влагой, пробуждается от нежного нажатия почвы и выбрасывает из себя росток. Если бы семя упорствовало, оно бы просто иссохло.

...До Чандри и я был сухим семенем. Наранаппа упорствовал, а я старался переупорствовать его. Но раз желания моей плоти естественно движут мной, даже когда я верю, будто от них отказался, почему же не может вот так же коснуться меня бог, сам, без моего стремления к нему?..

Куда девалась Чандри? Сидит в доме и сторожит труп? Как же она выдерживает смрад?--забеспокоился он. Пранешачария прыгнул в реку и поплыл. Плыть бы так без конца, мечтал он, просто вечно плыть в прохладной воде. Он припомнил, как мальчишкой удирал от матери на речку. Подумать жб, столько лет прошло, а в нем еще живы мальчишечьи желания. Чтобы мать не догадалась, накупавшись, он долго обсыхал на горячем песке, а потом мчался домой. Что может быть лучше этого--наплаваться и поваляться на песке? Не хотелось возвращаться в аграхару. Он выбрался на берег и растянулся на солнце. Он сразу высох под полуденными лучами и почувствовал, как начинает припекать спину.

Он вскочил на ноги и, как животное, нюхом находящее дорогу, вошел в лес, где вчера был с Чандри. В лесу и в полдень было прохладно и сумрачно, кусты уходили в гудящий от насекомых полумрак. Пранешачария остановился там, где вчера переменилась вся его жизнь. Зеленая трава еще хранила форму их тел. Он присел на корточки, он, как дурак, выдергивал травинки, обнюхивал их. Пранешачария выбрался из смертного смрада аграхары -- запах травы, влажной земли на корнях привел его в исступление. Его руки тянулись ко всему, что можно выдернуть из земли и понюхать. Он наполнялся земными запахами. Сидение под деревом, в тени, тоже стало свершением, заслугой. Быть, просто быть. Быть во всю мочь. Горячие солнечные лучи, прохлада от травы, зелень, цветы. Острая полнота ощущений--тепло, прохлада. Ни желаний, ни добродетелей. Не карабкаться, не тянуться, не рваться. Принимать с благодарностью. Зеленый усик торкнулся в его руку. Он потянул, но длинная, плотная лиана не поддавалась. В отличие от травы лиана цепко держалась корнями за твердую землю. Пранешачария уселся поплотней и стал тянуть обеими руками, половину лианы оборвал, но все-таки выдрал корень и глубоко втянул в себя его запах. От корня пахло всем: жарой, прохладой, земной влагой и небесным простором. Он отбросил корень, полной грудью вобрал в себя дыхание леса и застыл... Снова прыгнул в воду, поплыл против течения до глубокого места, где вода была ему под подбородок, и встал там на ноги. Он стоял, а рыбешки щекотно тыкались то ему под мышки, то в ребра, то между ног.

-- Ах-ха-ха,--по-мальчишечьи хихикнул Ачария и поплыл к берегу.

Выбравшись на песок, он снова лег на солнце, но вспомнил, что подходит время кормить жену, и заторопился в аграхару.

Вид аграхары, ворон и грифов был как удар в лицо.

Жена не открыла глаза, когда он вошел. Лицо ее пылало. Что с ней? Лихорадка? Но он же не может прикоснуться к женщине в ее нечистые дни... Ах, да что тут!-- спохватился он, негодуя на себя за колебания.

Он положил ладонь на ее лоб -- лоб горел. Он испугался. Намочил тряпку, положил жене на голову, откинул одеяло и внимательно осмотрел ее. На левой стороне живота вспух черный волдырь. От этого у нее жар? А Наранаппа не от этой болезни умер?

Пранешачария поспешно истолок лекарственные травы, залил кипятком, остудил и, раскрыв жене губы, пытался влить лекарство, но оно вытекало обратно.

Что с ней? Что делать?-- думал он, вышагивая по комнате.

Вороны и грифы подняли невообразимый гам, тяжкий смрад не давал собраться с мыслями.

Пранешачария выбежал на задний двор и остановился, в беспамятстве глядя перед собой. Он перестал замечать ход времени. Завечерело, когда он понемногу начал приходить в себя. Птицы улетели, стало полегче, и он с отчаянием вспомнил, что все это время жена пролежала одна, в горячке. Он зажег фонарь и окликнул ее. Жена не ответила. Казалось, будто тишина сгущается. Внезапно ее разорвал пронзительный крик. Он оцепенел. Долгий, душераздирающий, горестный крик впивался ему в душу. Потом--тишина, как темнота после вспышки молнии.