Осужденный поднялся мерным шагом и с большим достоинством на помост перед главным алтарем, два раза преклонил колена, затем сел, по японскому обычаю, поджав ноги, на красный ковер, лицом к присутствующим. Кайсяку сел около него слева. Тогда выступил вперед один из офицеров, неся нечто вроде шали, служащей в храмах для жертвоприношений, и положил в нее завернутый в ткани короткий японский меч, скорее похожий на большой кинжал длиною двадцать пять сантиметров, с блестящим, острым как бритва лезвием. Это оружие он передал, распростершись на полу, приговоренному, причем последний принял его с благоговением, поднял обеими руками над головой и затем положил перед собою. После короткой тихой молитвы Таки-Зензабуро сказал тронутым от волнения голосом человека, собирающегося сделать тяжелое признание, но без малейшего признака страха или тревоги на лице, следующие слова, которые перевели: «Я и только я один, на свой страх, дал приказ стрелять в Кобе по чужеземцам и повторил его, когда они попытались бежать, за это я приговорен – исполняю над собой харакири и прошу присутствующих оказать честь быть свидетелями этого».
Снова нагнувшись, приговоренный снял верхнюю одежду и обнажил свое сильное тело до пояса. Старательно, по японскому обыкновению, он подсунул рукава своей одежды под колени, чтобы упасть вперед, как подобает благородному японцу, а не назад, затем обдуманно и спокойно взял меч и взглянул на него с благоговением. Казалось, на минуту он собрался в последний раз с мыслями и вслед за тем глубоко вонзил оружие ниже пояса, медленно проведя им слева направо, повернув его в ране и сделав еще короткий взмах в обратном направлении. Во время этой мучительной операции ни один мускул благородного лица не дрогнул. Выдернув меч, он упал вперед и вытянул шею. Тут в первый раз на его лице отразилось ощущение боли, но из груди не вырвалось ни одного стона. Тогда поднялся кайсяку, стоявший до этого рядом на коленях и следивший за каждым движением осужденного, потряс в воздухе мечом, затем меч сверкнул, раздался удар – и голова осужденного, отделившись от туловища, лежала на полу. Кайсяку отвесил глубокий поклон, вытер свой меч и сошел с возвышения. Меч, обагренный кровью, был торжественно вынут из руки Таки-Зензабуро как знак свершившейся казни».
Существовали различные способы выполнения разрезов. Самым обычным был прямой горизонтальный разрез живота, слева направо, в конце которого делался резкий рывок лезвием вверх. Таким образом открывалось место, откуда могли выпасть внутренности – хара и таким образом символически открыть истинные намерения самурая.
Сильные духом самураи применяли более сложный способ совершения сэппуку – дзюмондзи гири. После обычного горизонтального разреза они извлекали нож и делали вертикальный разрез снизу вверх по животу от пупка до диафрагмы. В результате резаные раны образовывали крест, или японскую цифру «10» – дзю.
Самурай, пытающийся смыть с себя особый позор, после выпадения внутренностей еще и омывал их в стоящей перед ним чаше с водой и вкладывал обратно к себе в живот, очищая себя, таким образом, перед смертью. Затем следовало наклониться вперед, не сгибая при этом спину. Шею следовало держать прямо, чтобы кайсяку было легче отрубить голову. Только теперь самурай мог подать левой рукой ему знак, и тот с одного удара должен был лишить его головы. При этом рубить голову следовало умеючи, чтобы оставить лоскут кожи на шее и голова при этом упала на грудь, а не покатилась по земле. Ведь она могла бы забрызгать кровью свидетелей и приглашенных, а это считалось очень дурным тоном и говорило о неумении кайсяку владеть мечом. Затем голову окончательно отделяли от туловища, приводили в порядок и… отправляли сюзерену покойного, чтобы он на нее поглядел! После совершения обряда свидетели поднимались и уходили в особое помещение, где хозяин дома или дворца предлагал им чай и сладости.
Массовое самоубийство на поле боя. Ксилография Цукиока Ёситоси.
Интересно, что сам меч, участвующий в сэппуку, тоже очищали, причем не после отделения головы от тела, а перед этим, поливая на клинок водой, что означало его очищение от какого бы то ни было зла, которое он мог бы принести самоубийце. А поскольку японцы свято верили в очищающую силу воды, то после этого клинок как бы рождался заново, и… им можно было рубить голову уже кому угодно!