Самурай

Он освободил тело от остатков майки и наконец-то полностью обнажил чудовищную складчатую гору сала, которая сложилась столь оригинально, что после снятия одежды, как единственного атрибута, который определял принадлежность ее к роду человека разумного, было затруднительно признать в ней человеческие останки, к тому же еще относительно живые (Максим уже отчетливо улавливал ее слабое дыхание). Дальше дело пошло намного медленнее. Слона приходилось «есть» по очень маленьким кусочкам и желательно осторожно, не причиняя ему боли, срезая платы розового сала с тонкими слоями мяса, натыкаясь на засевшие там пули, даже еще и горячие, на кости внешнего скелета, молотые перемолотые, требующие предельного внимания, чтобы, не дай Бог, о них не порезаться.

Толстяк все больше и больше напоминал выброшенный морем на берег объеденный хищными рыбами труп неизвестного чудовища, становился все более отвратным, из-за чего Вика предпочла больше не любопытствовать, стоя над Максимом, и отошла в дальний конец зала ожидания, но, тем не менее, дыхание оперируемого становилось все увереннее, не таким прерывистым, и даже заметнее были движения грудной клетки, с которой свалился неподъемный груз фальшивой плоти, нафаршированной свинцом и пластиком, очень натурально играющим роль человеческих костей.

Но самое обидное заключалось в том, что все старания Максима в конечном счете оказались ни к чему. С каждой минутой то, что он резал, становилось все податливее, расползалось, как громадный кусок птичьего молока, ноздреватостью напоминая хороший сыр с громадными дырками, и нож здесь уже был излишен, можно просто сгребать розовую массу прямо в воду, где она легко плавала пеной от шампуня, разве что не благоухая, а здорово пованивая, но не каким-то там разложением, гниением, а чем-то, напоминающим касторку.

Заключенное в теле толстяка волшебство подходило к концу, часы приближались к двенадцати, глупый принц упрямо продолжал орудовать ножом, а его отвергнутая партнерша бродила по углам и угрюмо гремела обоймой, но вот наступил долгожданный момент, на который никто не обратил бы внимания, если бы в это же мгновение птичье молоко, сыр, пена не рассыпались в летучий прах, подхваченный еле ощутимым сквозняком и развеянный по залу, а знакомый голос сказал Максиму:

— Из тебя получился бы отличный мясник.

На Павле Антоновиче оказался предусмотрительно надет водонепроницаемый комбинезон, явно из того же ателье, что и у Вики, но более строгого покроя, с большими ярко-зелеными пуговицами с торчащими из их середины рыжими кисточками, нашитыми по поясу черными карточными мастями, очень эффектно смотрящихся на ослепительно желтом одеянии, обтягивающим череп капюшоном с двумя пампушками, висящими на разной длины шнурках, и нарисованными по бокам громадными ушами.

С непривычки Максим и Вика впали в ступор, причем их нокаутировал не столько deus ex mashina в лице шефа, сколько его клоунский наряд, освещающий зал ожидания не хуже ртутного прожектора, от которого слепило, и Максим рефлекторно подвинул очки на переносицу, а Вика с расширившимися слезящимися глазами, как будто в них насыпали совок песка, замедленно хлопала левой рукой по несуществующему карману, а правой громко щелкнула предохранителем.

Все еще сидящий в воде Павел Антонович отогнал от себя ладошками обрывки костюма в предыдущей реинкарнации толстяком, став похожим на плещущегося в обычной домашней ванне старикана, сгоняющего хлопья грязи, покрывшие поверхность воды, к сливному отверстию, кряхтя поднялся, осмотрел себя, встряхнулся, сбрасывая капли, и, как фокусник, достал из-за пазухи длинный черный чулок, очень смахивающий на те, которые Максим содрал с Вики. На шефе не было ни царапины. Видимо Павел Антонович знал секрет знаменитого фокуса с распиливанием женщины и прочие его вариации.

— Что вы на меня так смотрите? Не в цирке, работать надо, — буркнул он и кинул чулок Максиму, который не соизволил и рукой пошевелить, чтобы его поймать, отчего кружевная тряпка шлепнулась ему в лицо, скользнула вниз и повисла, зацепившись за пуговицу, и вся сцена напомнила то ли эпизод соблазнения из эротического фильма для геев, то ли сцену ссоры оттуда же.

— А второй? — робко спросила Вика, приходя постепенно в себя, все еще с дрожью вспоминая, как стреляла сквозь любимого шефа, пусть даже и в клоунском одеянии.

— Это для материала, глупенькая, — зловеще-ласково ответил Павел Антонович, и на ближайшие несколько часов запас слов иссяк.

Теперь они больше походили на грибников или скорее на сборщиков трюфелей, учитывая относительную похожесть «трофеев» на эти самые трюфели, никем никогда не виденные, и то, что «материал» раскатился по всему залу ожидания и приходилось бродить по нему, разбрызгивая никак не уходящую воду, заглядывая во все углы и закоулки.