Самурайша

Интуиция Хисако предупреждает ее о какой-то перемене, возможно, даже угрозе. Она всегда считала, что Эрик способен совладать с рассеянностью и не делает этого из кокетства и по лени. Но в последнее время ее муж чувствует себя угнетенным: с ним каждый день что-нибудь случается, словно он совсем утратил контроль. Она боится за Эрика, как мать боится, что ребенок поранится или заблудится.

— Ты должен проконсультироваться с врачом.

Хисако вынесла приговор их беззаботности и способности решать проблемы между делом.

Эрик смотрит в иллюминатор на улепетывающих со взлетной полосы кроликов. Провалы в памяти, помутнение сознания. Уход в себя. Отдаление. Разлука из-за их поездки, такая долгая разлука… Простыни на кровати Софи белые и чистые — в противоположность его темному сознанию, которое очень скоро станет больным, если он не сосредоточится на другой, единственной, лучшей части себя самого.

Он заставляет себя повернуться к женщине, которая слишком хорошо его знает, чтобы не догадаться о предательстве. Она заставит его признаться, он сдастся и почувствует облегчение и обновление. Ложь — это рак, который нужно вовремя начать лечить.

Темная помада, подведенные черным карандашом глаза смущают Эрика. Да, она красива. И знает это. Схватка началась, а Эрику хочется сказать Хисако, что она уже победила.

— Итак?

— Что — итак?

— Ты успел забыть то, что я только что сказала! Пообещай, что мы отправимся к врачу, как только вернемся в Париж.

Их возвращение после отсутствия. Три года она не покидает его ни днем ни ночью, но ничего не заметила. Он обещает, снова ищет взглядом кроликов, но земля уже далеко. Сидящая рядом с Эриком женщина с накрашенным лицом гладит его по руке. Он один.

В Венеции они не увидели ничего, кроме театра Малибран и фасада Ла Салюте из окна номера палаццо Бауэр. В Риме у них было так мало времени, что они не покидали виллу Медичи и даже не погуляли по ее садам. Они не посмотрели ни Флоренцию, ни Сиенну, им пришлось поверить на слово Мосли, обещавшему, что они будут играть в красивейших городах Италии. Их надежды не будут обмануты, ведь это деловая поездка, а дела идут прекрасно. На концертах аншлаги, критики поют осанну, один из крупнейших итальянских агентов хочет представлять их интересы. Они не увидятся с отцом Эрика, у них не будет времени даже на разговоры друг с другом, каждый вечер после концерта им придется есть холодный ужин в единственном открытом ресторане города. В гостиницу они будут возвращаться вымотанными, полуголодными, и сны у каждого будут свои, обособленные от другого. Он один. И она одна.

Чемоданы, такси, поезд, самолет, снова пора в дорогу, нужно приручать новый инструмент, приспосабливаться к акустике нового зала. Хисако иногда — очень редко — говорит себе, что она не о такой жизни мечтала. А вот Эрик запрещает себе думать. Он делает то, что должен, получает гонорары, забывает в круговерти дел о белых простынях Софи.

На обратном пути, в самолете, обоих одолевают сомнения.

— Мы превратились в рабочих лошадок. Играем, собираем вещи, получаем гонорар. Твое платье интересует публику больше нашей музыки. Никогда не знаешь, почему зал аплодирует — то ли благодарят за исполнение, то ли за то, что все закончилось. Боже, Хисако, неужели мы проведем так всю свою жизнь?

— Нужно просто давать меньше концертов.

— Ты знаешь, каковы люди! Начнем отказываться от концертов, и очень скоро нас вообще перестанут приглашать.

— Значит, нужно принять свою участь и видеть только хорошие стороны жизни.

Эрик пожимает плечами и отворачивается к иллюминатору. Она не попалась в ловушку. Тревога, о которой он говорил, это тревога Хисако: ей безразличны деньги и слава, она никогда не пожертвует ради них музыкой. Эрик прекрасно знает — когда они садятся за инструмент, обстоятельства мало влияют на манеру их игры, но он попытался поставить под сомнение эту очевидную истину, чтобы завязать спор и спровоцировать кризис. Попытка провалилась.

Самолет летит над массивом Монблана. Каждая минута приближает необходимость принять решение — звонить Софи или не звонить. Хисако — единственный человек, с которым Эрик советуется. Впервые в жизни она — последняя, кому он может довериться.

— И все-таки гастроли были удачные, — с вымученным энтузиазмом констатирует Хисако. — Я буду рада побыть дома несколько недель. Мы наконец-то сможем поработать над новыми вещами!

— Боже, Хисако, ты мне напомнила… — Эрик начинает шарить по карманам. — Я отдал тебе утром ключи от квартиры, чтобы ты положила их в сумочку?

— Ничего подобного!

— Ну, тогда… Ты меня возненавидишь, но я забыл их в гостинице.

— Видишь, я права, — вздыхает Хисако. — Ты должен сходить к врачу.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Прости, Эрик, но твое здоровье интересует меня больше каких-то дурацких ключей.

Хисако обнимает Эрика, кладет голову ему на грудь. Она любит его еще сильнее с тех пор, как начались проблемы со здоровьем. А вдруг у него та самая — страшная — болезнь?