Самвэл

— Подручных хватает, господин мой, ты только дай работу. Я не даром ем свой хлеб, — сказал палач с дьявольской ухмылкой. — Царь царей всегда был доволен моими услугами и каждый год жаловал то деревнями, то поселками, Надеюсь, и сиятельный спарапет Армении не оставит без награды своего слугу.

При последних словах в его жестоком взгляде снова мелькнула дьявольская ухмылка.

— Ты получишь от меня столь богатое вознаграждение, что забудешь награды царя царей. Слушай же: здесь мы пробудем недолго, через несколько дней двинемся в путь и должны взять с собою своих пленных. Чтобы эта толпа не была для нас чрезмерной обузой, тебе придется немного облегчить ее.

Палач содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.

— Это могут сделать твои люди, светлейший спарапет, — сказал он после короткого замешательства. — Я же не обагрю руки кровью своих соотечественников.

— Конечно, это могли бы сделать и мои люди, если бы понадобилось просто перебить пленных. Но мне нужно другое.

Мои люди не искушены в искусстве сдирать кожу с живых людей и набивать чучела сеном, ты же на службе у Шапуха набил себе руку на этом деле и знаешь его до тонкостей. А мне нужно именно это. Тащить за собой живых людей довольно хлопотно, их чучела — куда легче и проще.

Главный палач сначала решил было, что дело, порученное ему, касается армян; потому-то он и изъявил такую полную готовность. Теперь, когда перс понял, чего именно хочет спарапет, эта готовность не просто исчезла, но перешла в неистовую ярость, которая и толкнула его на дерзкий ответ.

— Твоя правда, светлейший спарапет: мы, персы, и впрямь большие мастера на этот счет. Видел бы ты, как я содрал кожу с твоего отца и набил сеном — ты был бы в полном восторге... Я все сделал собственноручно. И по сей день никто не скажет, что это мертвец. И цвет лица сохранился, и глаза глядят как живые — прямо на своего царя. Там, в крепости Ануш, они утешают друг друга. Я всегда делаю свое дело с особым удовольствием, когда мне в руки попадают знатные люди. А твой отец, как и ты, был спарапетом всей Армении.

Наглость, с которой главный палач напомнил спарапету о трагической гибели его отца, была неслыханным оскорблением. Но великодушный сын злосчастного отца сумел сдержать свой гнев.

— Как видишь, я не ошибся в тебе и в твоем мастерстве. Ты любишь сдирать кожу со знатных людей, и чтобы работа была тебе по душе, я как раз и предам в твои руки именно знатных пленников, да еще сколько — шестьсот человек. Ступай же! Надень свое кровавое одеяние, дай волю своей жестокости и исполни столь желанную тебе службу. Мне нравится резать персов руками перса.

— Этого я не могу сделать! — упрямо повторил палач. — Прикажи, пусть лучше зарежут меня самого.

— Тебя заставят! — сказал спарапет и повернулся к приближенным. — Уведите его. Соберите всех палачей Шапуха и заставьте выполнить приказ.

Палача увели.

Присутствующие, едва скрывая нетерпение, слушали разговор спарапета с палачом. Когда того увели, Мушег обратился к соратникам.

— Я отдал этот варварский приказ с большим удовольствием. Я прикажу убить этих шестьсот высокородных персов, а чучела отвезу в подарок царице, пусть украсит башни своей крепости. Да, я сделаю это и, быть может, успокою тем бессмертную душу отца, который один стоил тысячи персидских вельмож, которого Шапух столь бесчеловечно лишил жизни и поставил в подземелье крепости Ануш, перед глазами нашего несчастной государя. Священный долг мести позволяет мне поступить именно так. «Око за око» — так завещали наши предки. Но того, что требуете вы — этого я никогда не сделаю.

— Но отчего же, Мушег? — гневно воскликнул Саак Партев. — Отчего не сделаешь? Отчего? Раз ты считаешь месть священным долгом, не забывай, что и на этот раз был бы исполнен тот же священный долг. Это опять же «око за око».

— На этот раз свершилась бы всего лишь непростительна низость, Саак. А нам не подобает опускаться столь низко. Мы должны доказать, что намного выше персов.

— Но мы должны доказать и другое: что умеем карать за низость. Ты чересчур забывчив, Мушег! Ведь совсем немного времени прошло с того черного дня, когда Шапух у развалин Зарехавана выставил на позорище жен и дочерей нашей знати. Но и этого ему показалось мало — многих он посадил на кол, многих угнал в плен. Если бесчестный Шапух позволил себе такое, стоит ли щадить его!

— Что позволил себе перс Шапух, не может позволит христианин Мамиконян. Я не забывчив, Саак, я знаю и помню все его зверства. Это ты забываешь, что в нашем споре речь идет о женщинах. Выходит, что мстить за злодеяния Шапуха мы должны его женам? Ты ведь этого требуешь? А я всех его жен посажу в паланкины и со всем подобающим почетом отправлю ко двору Шапуха — и это будет самая страшная моя месть!

Едкий упрек спарапета очень уязвил высокородного Пар-тева, и в его гордом взоре вспыхнуло пламя гнева. Он схватился за усыпанную каменьями рукоять кинжала и своим звучным гордым голосом, который казался скорее раскатами грома, чем человеческой речью, отчеканил: