Самые голубые глаза

Когда через несколько дней Чолли понял, что оказался уже довольно далеко от родного дома, он немного осмелел и теперь вполне мог подойти, например, к задней двери какого-нибудь симпатичного домика и спросить у черной кухарки или у белой хозяйки, нет ли у них какой-нибудь работы — выполоть сорняки, вскопать землю, собрать овощи или фрукты, вымыть или вычистить помещение, — обязательно упомянув, что живет неподалеку. Задержавшись таким образом на неделю, а то и больше, в каком-то одном месте, он обретал возможность двигаться дальше. Так он прожил до конца лета и лишь в октябре добрался до города, который оказался достаточно крупным, чтобы иметь собственный автобусный вокзал. Чолли был в восторге; с пересохшим от волнения ртом он подошел к кассе для цветных и спросил:

— Сколько стоит билет до Мэйкена, сэр?

— Одиннадцать долларов для взрослых. Пять пятьдесят для детей до двенадцати лет. — В кармане у Чолли было двенадцать долларов и четыре цента. — Тебе сколько лет?

— Мне уже скоро двенадцать, сэр, но мама дала мне только десять долларов.

— Что-то ты уж больно велик для неполных двенадцати лет. А ты не врешь, пацан?

— Нет, сэр, пожалуйста, сэр, мне очень надо в Мэйкен! У меня мама заболела.

— По-моему, ты только что сказал, что мать дала тебе десять долларов?

— Это мне моя ненастоящая мама дала. А настоящая моя мама в Мэйкене, сэр.

— Думается, я всегда сразу вижу, врет мне ниггер или не врет. У них это на физиономии написано. Но я, пожалуй, все-таки сделаю вид, будто тебе поверил, — вдруг это тот исключительный случай, когда такой маленький мошенник, как ты, не солгал и одна из твоих мам — настоящая или нет — действительно умирает и хочет перед встречей с Создателем повидать своего шалуна.

Чолли, разумеется, все это пропустил мимо ушей. Оскорбления и недоверие давно уже стали для него всего лишь привычными жизненными неудобствами вроде блох. Таким счастливым, как сейчас, он чувствовал себя лишь однажды — во время той истории с арбузом, когда им с Дубком досталась вся сладкая сердцевина. До отправки автобуса оставалось еще часа четыре, и минуты, составлявшие эти часы, жужжали, точно оводы на липучке — медленно умирая, измученные своими попытками вырваться на свободу. Чолли просто с места сойти боялся, не решился даже отойти в сторонку, чтобы облегчиться перед отъездом: вдруг автобус тронется с места, а его не будет? Ему очень нужно было в уборную, но он так никуда и не пошел. Со вздутым животом он погрузился в нутро автобуса, идущего в Мэйкен, и устроился замечательно: на заднем сиденье у окна. Теперь он был полностью предоставлен самому себе; Джорджия поплыла у него перед глазами, а он жадно смотрел и смотрел в окно, пока солнце совсем не погасло. Но и в темноте он все продолжал смотреть в окно, борясь со сном, и эта яростная схватка закончилась тем, что он все-таки уснул. А когда проснулся, день уже был в полном разгаре, и какая-то толстая тетка сунула ему галету с холодным беконом. Вкус этого бекона Чолли чувствовал, даже когда они уже въехали в Мэйкен.

В конце переулка он увидел множество мужчин, собравшихся в гроздья, как виноград.