Самые голубые глаза

Чолли, тяжело дыша, перевернулся на спину, чувствуя во рту вкус недозрелого муската и слушая, как шумят сосновые ветви в предвкушении дождя. В воздухе и впрямь пахло дождем. Этот запах, смешиваясь с ароматами сосновой хвои и раздавленного винограда, вызывал легкое головокружение. Солнце уже почти село, как бы втянув в себя свои длинные светлые лучи. Всходила луна, и Чолли повернул голову, чтобы на нее посмотреть, увидел рядом с собой Дарлин, окутанную волшебным лунным светом. Она сидела, подобрав согнутые колени, обхватив их руками и положив на них голову. Чолли были видны ее штанишки и крепкие юные ляжки.

— Нам, наверно, пора возвращаться, — неуверенно промямлил он.

— Наверно. — Дарлин уселась, вытянув ноги, и принялась перевязывать свой бант. — Мама точно меня выпорет.

— Ну что ты, не станет она тебя пороть.

— Да точно. Она же меня предупредила: если я испачкаю платье, то порки мне не избежать.

— Но ты же ничего не испачкала!

— Ну да! А это ты видел?

Она бросила ленту и обеими руками разгладила платье на подоле, где пятен от виноградного сока было больше всего. Чолли искренне ей посочувствовал, понимая, что испачканное платье — это в значительной степени и его вина. Только сейчас он вдруг окончательно понял, что тетушки Джимми больше нет и его-то пороть больше некому. Он даже немного загрустил из-за этого. Сейчас ему некого было бояться, а выпороть его мог разве что дядя О.В., но ведь и он тоже понес тяжкую утрату.

— Дай-ка я попробую, — сказал Чолли и, встав на колени лицом к Дарлин, попытался завязать скользкую упругую ленту. А Дарлин вдруг сунула руки ему под расстегнутую рубашку и погладила его по влажной коже. Он удивленно на нее посмотрел. Она тут же убрала руки и рассмеялась. Он тоже улыбнулся и продолжил возиться с бантом. Но она снова сунула руки ему под рубашку, и он попросил: — Сиди-ка тихо, иначе я никогда этот бант не завяжу.

Однако на этот раз Дарлин рук не убрала, а пощекотала ему ребра. Чолли невольно захихикал, выпустил ленту и обхватил себя руками. А уже через мгновение оба потеряли голову. Дарлин буквально ввинчивалась ему под одежду. Он отвечал тем же и сперва все глубже зарывался в вырез ее платья, а потом и под платье залез. Но, когда он сунул руку ей в штанишки, смеяться она вдруг перестала, лицо у нее стало серьезным, и он, перепугавшись, хотел было убрать руку, но она неожиданно его удержала, схватив за запястье. Теперь он беззастенчиво обследовал ее тело обеими руками, а она покрывала его лицо и губы поцелуями, но ему казалось, что ее липкие от виноградного сока губы только отвлекают его. Потом Дарлин отпустила его голову, приподнялась немного и сама стащила с себя трусики. У Чолли, правда, возникли некоторые затруднения с пуговицами на новых брюках, но он все же сумел спустить брюки до колен. Их полудетские тела вдруг обрели для них новый, значительный смысл. Да и все остальное тоже оказалось не так сложно, как он себе представлял. Дарлин слегка застонала, но возбуждение, скопившееся у Чолли внутри, заставило его закрыть глаза и обращать внимания на ее стоны не больше, чем на шум сосен над головой. В тот момент, когда Чолли понял, что внутри него вот-вот произойдет какой-то взрыв, Дарлин вдруг громко вскрикнула и застыла. Он решил, что сделал ей больно, и приподнял голову и увидел, что Дарлин смотрит куда-то поверх его плеча и взгляд у нее совершенно безумный.

Резко обернувшись, Чолли увидел двоих мужчин. У одного в руках был карманный фонарик, у другого — чуть ли не керосиновая лампа. Разумеется, оба были белые; впрочем, Чолли это сразу по запаху почувствовал. Он попытался встать на колени, потом на ноги и натянуть штаны — все одним движением, — но у него не получилось. У обоих мужчин были длинные ружья. Один из них язвительно засмеялся: «Хи-хи-хи-а-кха-кха-кха…», и его смешок быстро сменился приступом астматического кашля. Второй направил луч фонарика на Чолли и Дарлин и крикнул:

— Ну что ж ты, ниггер, продолжай!

— Что продолжать, сэр? — спросил Чолли, тщетно пытаясь застегнуть пуговицы на брюках.

— Дело свое продолжай, да смотри, делай все хорошо, слышишь? Старайся, негр, старайся.

Чолли просто не знал, куда глаза девать. Его взгляд лихорадочно метался в поисках убежища, но тело застыло, словно парализованное. Человек с фонариком снял с плеча ружье, и Чолли, услышав отчетливый металлический щелчок, снова упал на колени. Дарлин на него не смотрела; по-прежнему лежа на спине, она повернула голову набок и уставилась куда-то в окружавшие их потемки; вид у нее был такой, словно она не имеет никакого отношения к тому, что с ними сейчас происходит. И Чолли с неожиданной грубостью — которая была следствием его полнейшей беспомощности — как можно выше задрал на Дарлин платье, а с себя снова спустил и брюки, и трусы.

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи.