Самые красивые корабли

"Милый мой, далекий и молчаливый, – написала она тут же ему письмо. – Напрасно ты говорил, что у тебя плохо с русским языком. Я внимательно прочитала и проверила все твои письма и нашла в них всего лишь несколько совсем пустячных ошибок. И вот уже давно нет от тебя писем, но ведь мы так далеко друг от друга. А должно быть, и те, кто живет на материке, теперь тоже не часто могут порадоваться письмам с фронта от своих близких. Но сейчас ждать мне гораздо легче, чем вначале. Нас стало двое, и он все громче и настойчивее напоминает о себе. А на улице опять пурга. Окно мое совсем замело, дневного света в комнате почти не бывает. Электричества тоже не стало. Все время жгу лампу. Мы научились делать ламповые стекла из стеклянных консервных банок. Надо только осторожно отбить дно, нарастить банку жестяной трубой – и стекло готово. Оно нисколько не хуже настоящего, только часто лопается, и поэтому надо иметь запас. Но ребята наделали мне таких стекол.

Продукты в нашем селении есть. Остался еще довоенный запас. Я берегу три банки сгущенного молока, и, кроме того, у меня есть целый килограмм сахара. По карточкам мне полагается каждый месяц три пачки махорки. Я их отдаю охотникам. Мои земляки стараются помогать фронту, чем могут. Пушнину отдают та заготовительный пункт без денег – в фонд обороны. Передали все облигации. Женщины шьют рукавицы и теплые меховые жилеты для бойцов. Я купила несколько пыжиков и уже сшила тебе жилет. Как настанет хорошая погода, сразу же вышлю. И рукавицы приготовила. Сделала отдельный палец, чтоб тебе удобней было стрелять.

Еще раз прошу тебя: береги себя, но бей фашистов беспощадно.

Целую тебя нежно, долго и ласково.

Твоя Таня Тынэна".

Случается, пурга кончается неожиданно.

Утром даже сквозь занесенное окно пробился робкий синий рассвет.

Тынэна быстро поднялась, растопила печку, приготовила завтрак. Заклеила в самодельный конверт письма, упаковала меховой жилет, рукавицы и с этой ношей отправилась в школу на уроки.

Деревянные дома занесло почти по самую крышу. От пекарни снаружи осталась только дымящаяся труба. Возле школы хромой хранитель огня откапывал окна и двери. А вот у круглых яранг снегу не за что было зацепиться, и ветер только намел вокруг сугробы. Древние жилища, веками приспособленные к пурге и снежным заносам, остались в снежных лунках, лишь двери кое-где позанесло.

Люди отбрасывали снег широкими лопатами из китовых костей. В недвижном воздухе каждый звук разносился далеко-далеко.

– Таня! – еще издали услышала Тынэна голос Елены Ивановны. – Хорошие вести с фронта, – сообщила она на ходу. – Немцев бьют повсюду. – И, внимательно оглядев располневшую фигуру Тынэны, спросила: – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – ответила Тынэна и вдруг заметила, что Елена Ивановна как-то необычно смотрит на нее и даже губы у нее вздрагивают.

– Что с вами, Елена Ивановна? Плохую новость получили?

– Да нет, – отрицательно покачала головой Елена Ивановна. – Высоко держи голову, девочка. Просто мне неловко перед тобой: я была несправедлива к тебе. А впереди еще много испытаний.

Они вместе вошли в директорский кабинет. За эти вьюжные дни выдуло все тепло, и, хотя в печке весело гудел огонь, в комнате было холодно, на стенах блестели заиндевевшие шляпки гвоздей.