Самые красивые корабли

Был морозный день. Они гуляли по расчищенной дорожке, и кашель то и дело сгибал пополам худое тело матери. Когда она сплюнула на снег, Виктор заметил красное пятнышко, слоено упала искорка.

Он ничего не сказал матери, но перед отъездом встретился с главным врачом и поговорил с ним. Пожилой седоусый врач показал Виктору рентгеновские снимки, в которых он ровным счетом ничего не понял.

– Вы должны подействовать на мать, – сказал врач. – Тоскует она по родным местам. Только и твердит, чтобы ее отправили обратно. Убеждает, что дома она скорее поправится и вся болезнь у нее оттого, что она не видит моря… Я понимаю ее, понимаю ваших земляков, попавших в такую беду и вынужденных покинуть милые сердцу просторы. Но ничего не поделаешь – лечиться надо. Так что поговорите с ней. Это только при вас она такая послушная, а как уедете, ляжет на кровать и целыми днями не встает. И на процедуры иной раз не ходит, все просит отправить ее домой. Она прекрасный человек. Ей еще жить и жить, она молода и красива, может еще найти свое счастье. Помогите ей.

Виктор, стараясь быть построже, сказал матери все. Тынэна покраснела и спрятала лицо.

– Хорошо, хорошо, – быстро кивала она, словно прося сына побыстрее закончить неприятный для нее разговор. – Я постараюсь.

Весной Виктор получил от матери письмо, где она сообщала, что находится на пути домой. В Магадан не заехала, потому что аэропорт далеко от города, времени не было, самолет скоро улетал.

За годы учебы Виктору ни разу не удалось съездить домой. Практику проходили поблизости – в Тенькинской долине. С матерью, судя по ее письмам, как будто все было в порядке. Она даже присылала немного денег, хотя Виктор просил ее этого не делать.

Земляки, приезжающие из Нымныма, подтверждали, что Тынэна здорова, работает в школе.

Лишь в последний год из Нымныма стали приходить тревожные вести: матери стало хуже, но она наотрез отказалась поехать на лечение. Виктор написал ей большое письмо, умоляя послушаться врачей. Мать ответила, что подождет его приезда.

2

Утро выдалось прекрасное. Небо было синее-синее и отражалось в просторных снегах. Солнечные лучи резали глаза, и пришлось нацепить светозащитные очки. Оленье стадо растеклось по южному склону холма. Клей уже вернулся из стада, куда уходил на рассвете.

Каюры быстро запрягли собак, повойдали полозья, и нарты тронулись к побережью, покинув гостеприимное стойбище.

Солнце ощутимо припекло. Римма откинула капюшон и подставила лицо лучам. За день езды она загорит, как на жарком южном курорте.

Днем сделали привал. Каюры разожгли примус, набили снегом чайник и через полчаса вместе с пассажирами наслаждались горячим крепким чаем.

Римма не уставала всем восхищаться.

– Ой, как это романтично! – восклицала она, прихлебывая из жестяной кружки обжигающий напиток. – Ты только взгляни, Виктор! Какой свет! Ну прямо картина Рокуэлла Кента!

Но мысли Виктора были далеко от прекрасного пейзажа, от хорошей погоды. Он уже давно видел себя в родном селении, разговаривал с земляками, ухаживал за матерью… Как-то она там?

И снова в путь.

По часам уже наступил вечер, а солнце еще высоко в небе – стояли Длинные Дни. Около одиннадцати вечера показались знакомые холмы и занесенные снегом озера. Это уже были родные места. Еще один подъем, и с холма будут видны яранги родного селения.

Яранг не было. Перед Виктором лежал совсем новый поселок, сплошь застроенный аккуратными домиками. Лишь кое-где виднелись оставшиеся подставки для байдар.

Виктор с волнением искал глазами знакомые яранги и ничего не находил. Да, это был прежний Нымным, и в то же время – совсем новое селение. С трудом Виктор отыскал здание старой школы и интерната.

Нарты спустились на лагуну, и собаки, почуявшие близкое жилье, натянули постромки и понеслись к селению.

Так уж повелось, что все приезжающие в Нымным нартовой дорогой сначала подъезжали к большому зданию, где размещались почта и сельский Совет. Сюда обычно, еще издали завидев приближающиеся нарты, собирались встречающие.

Первой к толпе подкатила упряжка, на которой ехала Римма, за ней – нарты Виктора.

Лица были знакомые, как будто Виктор никуда и не уезжал. Мужчины были одеты в серые и белые камлейки, женщины – в яркие цветные балахоны и в высокие торбаса.

– Смотрите, да никак это Виктор Тынэн! – сказал с удивлением кто-то из толпы.

– И правда, правда Виктор Тынэн! – хором закричали встречающие.

Виктор соскочил с нарт и стал пожимать протянутые руки. Одна из старушек вдруг всхлипнула и по старинному обычаю обнюхала Виктора.

Ковыляющей, слегка покачивающейся походкой подошел сильно постаревший Кукы. Он давно отошел от больших должностей и вернулся к своему исконному занятию – стал морским охотником. За эти годы в селении выросли новые, более грамотные руководители. В сельсовете теперь сидел дальний родственник Кукы, и вместо Гоголя висел другой портрет.

Виктор смотрел через головы и спины встречающих, надеясь увидеть родное лицо. Но матери нигде не было. Может быть, она просто не видела, что к селению идут нарты, или плохо себя чувствует…