Самые обычные животные

Всюду думают, будто сперва вываливается старое перо и лишь потом начинает расти новое. Дело же обстоит как раз наоборот: пенек нового пера выталкивает старое. И толкает с такой силой, что не помогают даже зажимы, которыми пробовали удержать поизносившиеся старые перья на месте.

Войткевич много манипулировал со щитовидной железой и ее препаратами. Оказалось, что введение гормонов щитовидки не только поторапливает линьку, но еще и влияет на цвет перьев: от больших доз птица блекнет, а при малых — окрашивается ярче. Но все же и с помощью гормонов ворона не разоденется как попугай.

Вороне крепко досталось в сказках и баснях: и нахалка она, и воровка, и воображала. По большей части все правильно. Но иные упреки она терпит зря. Вот строфа И. А. Крылова:

Утыкавши себе павлиньим перьем хвост,

Ворона с павами пошла гулять спесиво...

Ворона важно раскачивается при ходьбе не от самодовольства. Ходить иначе она просто не может — ее пальцы сближены, а не растопырены, как у многих птиц.

Зато в другой басне Крылов наделил ворону мыслительными способностями, что до сих пор вызывает превеликое сомнение орнитологов.

На ель ворона взгромоздясь,

Позавтракать было совсем уж собралась,

Да призадумалась...

А думать-то вроде бы и нечем: кора головного мозга у птиц неразвита. Поэтому и считали, будто у них дальше инстинкта дело пойти не может. «Однако такое предубеждение возникло в результате того, что данным анатомии придается слишком большое значение и слишком мало внимания уделяется поведению. Впрочем, существует совершенно противоположная тенденция: как считают теперь, птицы по сложности поведения уступают только некоторым млекопитающим» (Шовен Р. Поведение животных).

Анатомия всем застлала глаза, хотя поведение пернатых нам понять проще, чем поведение сверчка или крокодила: наш сенсорный аппарат сходен с птичьим. И мы, и птицы львиную долю информации об окружающем мире получаем с помощью зрения, а другие животные руководствуются главным образом обонянием, осязанием или слухом.

И все-таки вороньи уловки кого хочешь поставят в тупик. Например, некая ворона устраивала танцы на шариках нафталина, разбросанных по саду. Б. Гржимек писал про ручных ворон, научившихся без посторонней помощи зажигать спички. Горящую спичку они подносили под крылья и нежились в дыму и пламени. Перья во время процедуры почти не опалялись. Что это? Санитарно-гигиеническое мероприятие или какая-то наркомания?

Используя огонь, вороны не забывают и про другие силы природы, например гравитацию. Если не удается раздолбать клювом крепкую ракушку, они взмывают в небо и бросают раковину на камни или шоссе. Бывают проделки и похлеще — вороны использовали ташкентский аэродром в качестве щипцов для колки орехов. По утрам, когда в аэропорту относительное затишье, воронья стая бомбила бетонную полосу грецкими орехами, стянутыми в соседних садах. Надо же придумать такое!

Судя по всему, пернатые гении неплохо разбираются в механических свойствах грунта — отличают мягкий ил и песок от бетона и асфальта. А вот чайки не могут сообразить, что ракушку об песок не расшибешь. Н. Тинберген однажды терпеливо считал, как чайка 39 раз подряд бросала одну и ту же ракушку на едва покрытую водой отмель. Ну не бестолочь ли? Сколько труда — и все зря.

А что вы скажете по поводу вороньих бухгалтерских способностей? По поводу счета до пяти? Проверить это несложно, хотя птицы не перебирают пальцы, как на первых порах делают дети, а сразу считают в уме. Если на ворон устраивают облаву (они безошибочно распознают ружья и ни за что не подпускают на выстрел) и в укрытие войдет пять человек, стая не вернется, пока все охотники не потеряют терпение и не отправятся восвояси. Если же в укрытие залезают, скажем, девять человек, а выйдут шесть или семь, вороны-наблюдатели собьются со счета, решат, что все в порядке, и по их сигналу стая вернется к месту кормежки. Тут-то и грянут выстрелы.

В век электронных счетных машин птицы тоже развивают вычислительные способности — американцы Л. Стоттнер и К. Метайниел рассказали об эксперименте с вороной, которая лихо считала до семи. Ей было все равно, что считать — треугольники, разные пятна или нарисованных носорогов.

Чем же ворона считает? Академик Я. С. Бериташвили в книге «Память позвоночных животных» писал, что при выработке условных рефлексов (заученных реакций) в нервной системе животных быстро растет активность фермента холинэстеразы. Конечно же, ворона думает не только ферментами. Ими много не надумаешь. Нервов на это тоже не хватит. Чтобы хоть чуть-чуть соображать, нужно серое вещество, извилины. Некий эквивалент этому у ворон есть. Вот вывод Бериташвили: «У птиц корковая пластинка вместе с гиперстриатумом исполняет функции неокортекса млекопитающих». Это не умозрительное заключение, а факт, добытый экспериментально. (Неокортекс — он же кора и «извилины». Что такое корковая пластинка, тоже понятно — не кора, а всего лишь пластиночка. Ей помогает думать полосатое тело птичьего мозга.)