Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели

Такое клановое поведение приносило свои плоды. По результатам проведенного в середине 1990-х гг. исследования 366 деревень, чем в большей мере в деревне доминировал один клан, тем больше там было частных предприятий и тем больше работников было на каждом из них. Разница была значительной. Если доля самого крупного клана в населении деревни увеличивалась на 10 процентных пунктов (скажем, с 20 до 30 %), то количество частных предприятий увеличивалось на треть, а среднее число их работников — на четверть. Кроме того, в деревнях, где преимущество одного клана было более явным, лучше обстояли дела с подотчетностью государственных чиновников и обеспечением общественными благами, такими как ирригационные работы. Чтобы осознать эти выводы, взглянем на дело с другой стороны: общины, состоящие в основном из неродственных домохозяйств, с трудом открывали предприятия, нанимали работников, обеспечивали себя общественными благами и призывали к ответу местных чиновников. Причина этого, конечно же, в том, что для поиска работников, сбора информации, воздействия на представителей власти, мотивации к совместному труду и установления профессиональных контактов китайцы пользуются «сильными связями» и полагаются на свою встроенность в сети межличностных отношений.

В отличие от жителей подвергнувшихся воздействию БСП регионов средневековой Европы, обитатели китайских деревень конца XX в. не создавали спонтанно множества добровольных объединений незнакомых между собой единомышленников. Вместо этого они крепили связи с родными местами своих предков, подчеркивали свою клановую принадлежность и спонтанно восстанавливали исключающие посторонних группы, основанные на добродетели преданности роду (непотизма). Это произошло несмотря на то, что в 1950-е гг. китайские власти попытались уничтожить кланы, в частности путем сжигания их генеалогических записей.

Использование силы конкуренции

Постоянное соперничество между политиями способствовало включению благотворных форм межгрупповой конкуренции в экономические, политические и социальные институты Европы. Этот процесс ускорился во второй половине II тыс. н. э., когда наибольшего процветания добились те государства, которые (сознательно или нет) «поняли», как стимулировать и контролировать здоровую конкуренцию добровольных объединений. В экономической сфере гильдии постепенно уступили место разнообразным товариществам и в конечном итоге акционерным обществам. В большинстве случаев предприниматели и новые объединения далеко опережали правительства и законодателей, испытывая новые способы распределения рисков, передачи прав собственности и ограничения ответственности. Фондовые биржи, например, начали возникать в Амстердаме, Антверпене и Лондоне в XVI и XVII вв. В Лондоне торговцев акциями не допускали на Королевскую биржу из-за их плохих манер, поэтому они организовали торги в ближайшей кофейне. Когда их перестали устраивать записанные мелом на доске списки неблагонадежных трейдеров, они создали объединение фондовых маклеров, установившее профессиональные стандарты и выгнавшее из кофейни всех неблагонадежных типов. Столетие спустя Нью-Йоркская фондовая биржа также зародилась в кофейне (и таверне) на углу Уолл-стрит и Уотер-стрит (кофейни чем-то напоминают монастыри: они сыграли неожиданно важную роль в становлении современного мира). Фондовые биржи позволяли компаниям находить инвесторов и подстегивали конкуренцию за капиталовложения между фирмами. Впоследствии новые законы и правила закрепляли результаты многовековых непреднамеренных экспериментов разнообразных объединений и обществ[555].

В политической сфере, где зачастую господствовали гильдии, люди со сходными взглядами начинали создавать партии, как это случилось в Англии в XVII в. Партии боролись за то, чтобы определять мнения наделенных правом голоса слоев населения, влиять на решения правительства и увеличивать свое представительство в выборных органах власти. Отцы-основатели США в своем большинстве с презрением относились к политическим партиям, а потому не предусмотрели их в конституции страны. Тем не менее партии образовались спонтанно и вскоре стали доминировать на политической сцене. Центральное место политических партий в американской системе власти — интересный случай: архитекторы формальных институтов совершенно не понимали, как и зачем их система в конечном итоге будет работать (или не работать, как это происходит в США в XXI в.)[556].