Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели

Этот отрывок демонстрирует сильную внутригрупповую лояльность, из-за которой единственным кандидатом, за которого были готовы проголосовать афганцы, являлся «один из них». Чтобы установить, что это так, они выстраивали длинный ряд родственных связей: «У моего зятя есть двоюродный брат, который женат на невестке Сайяфа». Это означает, что итог выборов в значительной степени определяется размером различных групп избирателей. Как правило, побеждают крупные кланы, племена или этнические группы — иногда под видом политических партий, — а люди не могут с легкостью переходить из одного лагеря в другой. Распад интенсивного родства и племенных организаций в средневековой Европе увеличил шансы, что демократические практики окажутся работоспособными. Аналогичным образом групповые обсуждения или споры о новых управленческих решениях не особенно продуктивны, если все соглашаются только с главой своего клана или с теми, кто разделяет их этническую принадлежность или религию[629].

С психологической точки зрения практики управления на основе участия населения могли подойти людям по нескольким причинам. Более индивидуалистичные и независимые любят выделяться, выражая свое мнение, и зачастую не против идти наперекор консенсусу. Групповые обсуждения или публичное голосование дают людям возможность подчеркнуть свое отличие от других, выразить свою уникальность и чувство собственной идентичности. Это контрастирует с психологическими наклонностями, отдающими предпочтение конформности, послушанию в отношении старших, избеганию стыда и уважению к традиционным авторитетам. В большинстве сложных обществ ты не впечатлишь окружающих, смело выразив несогласие с мнением группы или указав на пробелы в древней мудрости.

С этим связан другой аспект индивидуалистического комплекса — предпочтение выбора или контроля. Люди Запада предпочитают то, что выбрали самостоятельно, и напряженнее работают над заданиями, которые дали себе сами, чем над идентичными заданиями, полученными от некоего авторитета. Напротив, представителей менее индивидуалистичных популяций не особенно вдохновляет возможность сделать собственный выбор или взять контроль в свои руки[630].

Эти психологические модели, а именно склонность людей не подчиняться авторитетам и их стремление к выбору, влияют на то, что исследователи называют надбавкой за демократию. Как лабораторные, так и полевые эксперименты показывают, что представители некоторых популяций будут вносить больший вклад в работу группы и более строго придерживаться ее правил, если они имеют возможность влиять — как правило, путем голосования — на принятие решений. Как это обычно и бывает, лабораторные исследования в этой области охватывают почти исключительно людей Запада; однако пара недавних работ не обнаружила надбавки за демократию в Монголии и Китае. В сельских районах Китая мужчины делали максимальные взносы в игре в общественные блага, когда «закон» навязывался им извне, а не принимался в результате голосования. Люди, психологически более склонные подчиняться авторитету и менее стремящиеся к контролю, активнее сотрудничали в ответ на правила, навязанные извне, и менее активно — в ответ на результаты демократического волеизъявления. Надбавка за демократию возникает, только когда такие психологические наклонности достаточно слабы у значительной части населения. Это нарождающийся аспект культурной психологии[631].

Такие данные свидетельствуют не только о том, что средневековые европейцы в социальном и психологическом планах были более восприимчивы к формальным демократическим институтам, но и о том, что демократические институты на самом деле должны были там работать эффективнее, побуждая людей с протозападным психотипом вносить больший вклад в групповые задачи и четче следовать правилам. Я подозреваю также, что изменение психологического субстрата влияло на то, что именно люди считали приемлемым источником легитимности в государственном управлении. Как и большинство суверенов на протяжении всей истории человечества, средневековые европейские правители черпали свою легитимность в некоем сочетании божественного мандата и особых качеств своей родословной. Однако постепенно, особенно после 1500 г., отдельные люди начали считать потенциальным источником легитимности «народ» или «подданных», а не богов, происхождение или их сочетание. Это рассуждение, через психологию связывающее основанные на интенсивном родстве институты с институтами демократическими, опирается на современные исследования, большая часть которых была проведена в университетских лабораториях. Можно ли проследить эти связи в реальном мире, а также в истории?