Самые страшные войска

– Сейчас уже темно, ложимся спать, а завтра утром садимся в МАЗ и едем на Хапу.

– Чей МАЗ поедет? – спросил Мишу Гена с Тихвина, наш дорожный мастер и командир отделения дорожников.

Все поняли смысл вопроса. Кто повезет нас на Хапу, тот и будет назначен виноватым, за то, что уехал с карьера. Поскольку ты уже непросто самовольно оставил рабочее место, но еще и машину без разрешения угнал с карьера. А это уже другая ответственность. Всем хотелось уехать на Хапу – будь, что будет за оставление работы, но уж всяко покормят там. Но вот самому вести МАЗ с «дезертирами с трудового фронта» никому не хотелось, каждым водителем овладела малодушная мысль, чтобы это досталось не ему, а товарищу. Миша, однако, дипломатично ответил Гене:

– Это вопрос не производственный, а военный. Ты командир отделения, ты и назначай водителя.

– Поведет МАЗ, – Гена обвел нас взглядом и всем водителям сразу захотелось стать невидимыми, – Ты, Саня.

И он кивнул мне. Понятно, водитель я был молодой, неопытный, и не самый лучший, если уж честно. Гена решил пожертвовать мной, чтобы дурколонна потерпела наименьший ущерб, если один из ее водителей сядет на губу.

Я понял это, но браво мотнул головой:

– Ладно, чего там. Поеду, конечно.

Тут подошел Игорь и сказал:

– Мужики, чайник вскипел, пойдемте «чай» пить.

Чаем была заваренная чага, нарост на березовых стволах, и еще ягоды в чайник добавляли.

После чая ко мне подошел наш водитель Володя Кисин (фамилия изменена), с Западной Украины, и сказал мне:

– Саня, зачем ты согласился завтра везти нас на Хапу? Ты понимаешь, что ты же и крайний потом будешь, тебя же и накажут, за то, что машину с карьера на Хапу погнал?

– А ты что хотел, чтоб я сказал: «Нет, я не поеду, пусть лучше вместо меня Володя Кисин поедет»?

– Нет, конечно.

– А кто тогда? Кого я должен вместо себя подставить?

– Но ведь так можешь сам под трибунал попасть!

Я глубоко вздохнул:

– Володя, помнишь «Как закалялась сталь» Островского? Перефразируя его слова, скажу, что жизнь надо прожить так, чтобы потом не было мучительно стыдно за свои некрасивые поступки, за свои шкурные мысли, за свою подлость. Чтобы ты мог честно ответить за каждое свое слово, за каждый поступок, чтоб не пришлось сочинять, краснея от стыда, «жалкий лепет оправданий». Что будет со мной, говоришь? Страшно не то, что с тобой будет, страшно лицо свое потерять, страшно перестать быть человеком, перестать уважать себя. Страшно вдруг понять, что ты стал подлецом, прячущемся за спины других.

– И тебе удается жить по таким принципам? – усмехнулся Володя.

– Ну-у-у... далеко не всегда, если честно... но хотя бы знаю, к чему надо стремиться. А насчет того, что со мной потом будет – да не переживай ты, ничего страшного не будет. Дальше Хапы не сошлют, меньше МАЗа не дадут. Все это пыль, хуета хует.

Рано утром я завел свой МАЗ с наката: тронулся, выжав сцепление, на передаче с пригорочка. Потом отпустил сцепление, после чего дизель от колес и включенной передачи провернулся, зачихал, и наконец, завелся. Кабина у наших МАЗов была просторная, доставшаяся самосвалам по наследству от бортового грузовика МАЗ-500, со спальным местом позади сидений. У нас это место называли плацкартой. Итак, восемь человек набились в кабину, расположившись на сиденьях и плацкарте, остальные залезли в кузов. Разрывая таежную тишину ревом дизеля (глушителей почти у всех наших МАЗов не было), я выехал из карьера на лесную дорогу, объезжая камни и пеньки. Где-то километров через пять, когда повернул с вахтовой дороги на основную лежневку, навстречу опять попался уазик с комбатом. Уазик моргнул фарами и я остановил МАЗ. Да и по любому пришлось бы остановиться, лежневка была узкая, двум машинам не разъехаться. Через каждые 200-300 метров на лежневке были разъезды, «карманы», куда въезжали встречные машины. Кто из встречных машин должен был ехать прямо, а кто заезжать в разъезд – решалось на ходу. Принято было обязательно пропускать груженые лесовозы. И само собой – уазики комбата и начальника комбината Хацкевича.

Трофимов вальяжно вышел из уазика, его водитель Ласин глядел на нас с ухмылкой: «Попались, голубчики!». Я еще подумал тогда: «Сейчас комбат орать на нас начнет». И не ошибся. Смерив нас долгим взглядом, комбат заорал на нас:

– Построиться!

Мы выстроились на лежневке в одну шеренгу, только гражданский Миша остался в сторонке.

– А тебе, Гаджиев, что – отдельное предложение? Становись в строй! Ты в армии, а здесь порядок и дисциплина прежде всего. И пока я здесь командир отряда, ты у меня тоже будешь соблюдать порядок!

– Я вообще-то, гражданский. И не у вас в отряде служу, а в комбинате работаю.

Мы слушали эту перепалку с большим интересом. Мишу Гаджиева у нас в дурколонне недолюбливали, мужик он был гнусный, но сейчас мы все были на его стороне.

Полкан вскинул руку под козырек и, грозно сверля глазами Мишу, приказал:

– Гаджиев, я вам приказываю: становитесь в строй:

О, как, комбат даже на Вы вдруг перешел. Миша было дернулся с места, но Леха Сулейманов с Кизляра сказал ему тихо: