Самые страшные войска

А я смотрел на звезды над таманским берегом и не спеша, размерено греб к своим. До Тамани далеко, так что силы беречь надо. Да только всё равно не доплыть, уж больно далеко. Похоже, что конец. Нет, не страшно умирать. Жаль, что именно сейчас. Перед смертью не надышишься, не наживёшься. Обидно, только теперь вдруг понял, как это здорово – жить. Хорошо жить, правильно. Так чтобы и сам хорошо, по-людски, и людям не в тягость. А я... Горе своих родителей, беда для учителей, гроза для соседских мальчишек. Скольких обидел, скольких побил ни за что, оскорбил. Запало вдруг, как в наш шахтёрский поселок поселили ссыльных немцев, их дочка в нашу школу потом ходила. Сидела на занятиях тихо, всегда в платке: в эшелоне вши подхватила, пришлось ей остричься наголо. Сорвал как-то на перемене с неё платок, закричал: «Где твоя расчёска?» И все старались обидеть её, да и в поселке не упускали случай задеть ссыльных, молчаливых и безответных.

Сколько ж потом я этих вшей в окопе давил ногтями, всё вспоминал ту, обиженную мной в детстве некрасивую, зашуганную девочку-немку.

А сколько ещё потом ни за что людей обидел. Вот и получается – зачем жил-то? Правильно ли жил? Был бы верующий – утешался бы мыслями о раскаянии и царствии небесном. Да только ни к чему себя глупыми сказками тешить, обман это и самообман. Всё, что ты наделал на земле, останется, не исправишь. Особенно теперь, когда жизнь, считай, кончилась.

А пока плыву на восток, к Тамани, качаясь на волнах, словно на гигантских качелях. Взбираешься на гребень, на самой вершине на секунду видишь далеко впереди тучи над темным таманским берегом, светомаскировка однако, да небо озаряют вспышки залпов нашей дальнобойной артиллерии на косе Тузла. А потом, с гребня волны – вниз, как с горки.

Тело почти не чувствуешь, только очень болит нога. Та самая, которую оторвало миной. Военфельдшер объяснял мне в лазарете про фантомные боли, когда чувствуешь боль ноги или руки, которой нет. Как же нет, вот её крутит, дробит на части, выворачивает, вот начало рвать жилы, отчётливо ощущаешь, как хрустят сместившиеся раздробленные кости в подъеме, как размозжило пальцы. Ступни нет, но я ещё живу, я ещё чувствую. А перевернувшись на спину вижу огоньки выстрелов с крымского берега, пули почти уже не достают нас. Я ещё есть, я плыву, я могу добраться до своих и постараться оставшуюся жизнь прожить по другому, лучше.

Вот только тело уже почти не шевелится, и руки стали такими тяжелыми, еле поднимаются, губы почему-то дрожат. Всё тяжелее взбираться на гребень очередной волны, всё труднее плыть. Но я ещё живу, я могу плыть, я знаю, как теперь жить... я ещё живу... я могу...

До таманского берега не добрался ни один из наших десантников, бросившихся вплавь, но катера Азовской флотилии подняли из воды 55 человек. Было это в ночь 7 декабря 1943 года.

Четыре друга (Легенды Крыма) (описаны реальные люди и события)

Еще до войны…

Вообще-то, был еще и пятый, Сергуня, но погиб он в начале войны, случайно. Да был ещё Сашка Буханец. Но – мал еще для их компании, хотя и хнычил постоянно, просил, чтоб его с собой брали. А они совершали дерзкие ночные набеги на колхозные сады и баштаны, бегали к Керченскому проливу, купаться и ловить бычков в поселках Эльтиген и Камыш-Бурун. Пятеро их было, неразлучных друзей, живущих на Пьяной балке, что у самого берега Чурбашского озера, отчаянных сорвиголов. И боялись их задирать мальчишки с Васильевки, Сабанджей, Стройки и Александровки. А маленький Сашка все канючил:

– Ва-зьми-ите меня с собой…

Но кому охота с малышней возиться, еще случится с ним что-нибудь, отвечай потом перед его мамкой.

Так они и держались вместе, впятером, уже работая в Камыш-Бурунском железно-рудном комбинате, пока не началась война.

Февраль 1978 года, Крым

Рано утром мы собрались в гараже, ожидая, пока за нами приедет Дима-молдаван на Т-150К с колесным прицепом ПТС. В прицепе нас возили с колхоза в «табор» – тракторную бригаду. Никакой другой транспорт по весне пробраться к нам не мог. Да, февраль – это в Крыму уже весна, в «февральские окна» начинали сеять зерновые, если земля подсохнет. Весенняя грязь в Крыму особо непролазная, налипала на сапоги так, что ноги было не поднять. Да что там сапоги, если на ходовую часть моего гусеничного трактора Т-74 так наматывало липкую жирную почву, что даже на первой передаче дизель с трудом проворачивал гусеницы. Тогда я заезжал в лужу, чтобы в воде грязь смывалась и отвалилась с гусениц и катков.

А пока мы, колхозные трактористы с шоферами, сидели в бытовке гаража и играли в домино на высадку. То есть, двое проигравших уступали место следующей паре.

– Кто последний, я за ним! – крикнул я, входя в бытовку, почистив перед тем сапоги у крыльца.

Наш завгар, Яков, сказал:

– Да вот, собирался сыграть следующий, но напарника не нашлось. Будешь со мной играть?

Я кивнул ему головой.

Вскоре мы сели с ним напротив друг друга, против нас играли Гриша Глущенко и Тарасюк.