Самые трудные дни

^{Танки устремились вперед.}

Получив сразу несколько снарядов, танк задымил. Из него выскочили немцы и, подняв руки, бросились бежать к ближнему нашему танку.

Мы вылезли из машины. Ломакин с ключом в руках сидел около танка и рассматривал разорванную гусеницу. Взглянув на меня, сказал:

— Простите, товарищ капитан, думал, что тут какой пустяк, а оно, вишь, трак перебило.

— Я-то прощу, да вот смерть могла не простить за такое.

— Умереть мне в войну не показано, — усмехнулся он. — Через часок моя «Танька» снова будет козырем ходить. Ну-ка, ребята, за дело. Давай запасной трак.

К нам подвели четырех пленных танкистов. Один из них шага за три до меня вытянулся по команде смирно и прокричал:

— Гитлер — капут! Сталин — виват!

Ломакин выхватил из кобуры пистолет.

— Отставить! — сказал я. — Мы пленных не убиваем…

Я показал немцам в направлении нашего тыла и махнул им туда рукой. Гитлеровцы не поверили такому легкому исходу дела. Тот, кто прокричал «Гитлер — капут!», упал на землю и зарыдал, вздрагивая всем телом. Я дал знак: «По машинам!» Для меня до сих пор осталось загадкой: почему рыдал немецкий танкист.

Смеркалось. Все четче сверкало алмазами морозное небо. Где-то вдали, в направлении Дона, разрасталось пунцовое зарево пожаров. Не стихающий гул боя уходил за Гавриловку. Танки роты были рассредоточены на западной стороне села. Я доложил комбригу. Не знаю, где он находился в этот час, но в шлемофоне его голос слышался, будто он совсем рядом:

— Сдай «Оленя» девятому.

Приказ комбрига вернул меня к действительности. За день я так свыкся с людьми роты, что хотелось быть здесь до конца войны. С этими отважными ребятами можно воевать. С таким грустным настроением я встретил нового командира роты, стройного симпатичного капитана. Мы не знали друг друга и говорить нам особенно было не о чем. Представив капитану командиров взводов, я попрощался со своим экипажем, обнял на прощание Ломакина.

— Опять разлука… — сказал он и отвернул лицо.

— Война, Андрей. Наше место там, куда пошлют. Иди, вон, кажется, подкатила кухня. До встречи на Дону.

В селе было всего две-три хатенки, но из-под глубокого снега то там, то тут торчали трубы блиндажей и землянок, капитально устроенных гитлеровцами. Подкатывали штабные машины, связисты прокладывали провода, тут же устанавливали зенитки. Неожиданно мне навстречу выбежали из подземелья с телефонными аппаратами двое военных. Узнав мое звание, они, перебивая друг друга, сообщили, что в землянке, где им поручено установить телефоны, находится немецкий генерал.

Я не поверил. Какой тут может быть немецкий генерал?

— Не верите, товарищ командир? Идемте с нами.

Приоткрыв дверь блиндажа, один из связистов включил фонарь, другой держал наизготовку автомат. В первый момент я и сам был готов признать правоту ребят, но, всмотревшись, рассмеялся. На вешалке висела новенькая генеральская шинель, возможно, приготовленная для победного парада в Сталинграде, над ней — такая же щегольская фуражка. Мы вошли в помещение какого-то видного командира. В кармане шинели перчатка, очки. На походном столике тикали маленькие часики. Видимо, бедный генерал так спешил унести ноги, что успел взять только одну перчатку. На стене — карта Сталинграда, под столом — чемодан, термос и другие предметы обихода. Под подушкой — фотография пожилой женщины. Только теперь она улыбалась не генералу, а мне.

Отдав распоряжение, чтобы здесь все сохранилось, как есть, я поспешил на КП, который находился в блиндаже. Вскоре сюда вошел Аксенчиков. Сбросив на ходу полушубок, он устало сел, задумался. Потом как-то исподлобья взглянул на меня, тряхнул головой.

— Спасибо за службу! Ты, конечно, не представляешь, что сделал «Олень» для нормального разворота «Носорога». Ладно, об этом потом… Самых отважных представь к награждению. Тела Филатова и погибших с ним танкистов отправлены в Сарепту. Похороны взяла на себя врач госпиталя. Она хочет повидаться с тобой.

«Анна Федоровна», — мелькнула у меня мысль.

— Приступай к своему делу, — продолжал полковник. — У нас появились «больные» танки, броневики. Все, что можно, нужно срочно вернуть в строй. Действуй! Большим ремонтом займется тыл.

…Начиналась пурга. Солнце спряталось за снегопадом, по степи катились волны поземки. Вокруг все потускнело.

Аксенчиков, показав Воронину место на карте, коротко бросил:

— КП передвинуть сюда. Я буду там.

— Тулов доложил, что полк отдохнул и готов действовать, — сказал Воронин.

— Через час прикажи ему выйти в полосу «Носорога».

— Павел Алексеевич, — сказал поспешно Смолеев, — надо бы передать командирам частей об успехе наступления.

— Вот ты и передай, Ефим Иванович, и объясни, что до Калача осталось сорок шесть километров, что фашистов нужно бить еще крепче.