Самые знаменитые ученые России

Прославился Лысенко «открытием» яровизации – приема, позволяющего получить урожай от озимых культур при их весеннем посеве. Выходец из крестьянской семьи, он всегда был готов шумно выразить поддержку власти и при каждом удобном случае предлагал услуги руководителям сельского хозяйства. О чем бы ни заходила речь, о планах засеивания площадей или об освоения новых культур, Лысенко всегда оказывался первым. Он так быстро предлагал все новые и новые методы, от обработки семян холодом до групповой посадки деревьев, что серьезные ученые-биологи иногда просто не успевали ему возразить.

Поразительный портрет Лысенко оставил в газете «Правда» (август 1927 года) журналист В. Федорович. Возможно, это был первый литературный портрет будущего народного академика.

«Моя встреча с Лысенко случилась в Закавказье на великолепных полях Гянджинской селекционной станции. Лысенко решает и решил задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день.

Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый взгляд его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собирался он кого-нибудь укокать. Один раз всего и улыбнулся этот босоногий ученый: это было при упоминании о полтавских вишневых варениках с сахаром и сметаной…»

Зато речь, произнесенная в 1937 году «босоногим ученым» на Втором Всесоюзном съезде колхозников-ударников, весьма пришлась по душе И. В. Сталину. Спор, развернувшийся к тому времени вокруг генетики и вообще положения в биологии, сам Лысенко охарактеризовал так:

«…На самом деле, товарищи, хотя яровизация, созданная советской действительностью, и смогла за довольно короткий период, за какие-то 4–5 лет, вырасти в целый раздел науки, смогла отбить все нападки классового врага, – а не мало их было, – но сделать надо еще много, товарищи, ведь вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам хорошо знаете. Но не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить в защите во всяческих спорах с некоторыми так называемыми учеными по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации? В колхозах были кулаки и подкулачники, которые не раз нашептывали крестьянам, да и не только они, а всяческий классовый враг шептал крестьянину: „Не мочи зерно, ведь так семена погибнут“. Было такое дело, были такие нашептывания, такие кулацкие, вредительские россказни, когда вместо того, чтобы помогать колхозникам, делали вредительское дело и в ученом мире, а классовый враг – всегда враг, ученый он или нет».

Именно на эти слова Сталин откликнулся аплодисментами: «Браво, товарищ Лысенко, браво!»

Уже с конца 20-х годов травля Вавилова и ведущих генетиков страны превратилась в планомерную, поскольку Лысенко и его постоянный помощник И. Презент объявили о создании новой концепции наследственности, противопоставив ее общепризнанной хромосомной теории, объявленной ими реакционной, идеалистической, метафизической и бесплодной. До какой-то поры Вавилов воздерживался от прямых дискуссий, понимая, что советская пресса, несомненно, поддержит не какого-то там профессора-буржуя, на которого он походил, а выходца из крестьянской семьи. Такая терпимость привела к тому, что Лысенко стал высказываться совсем просто: «Что это еще за ген, кто его видел? Кто его щупал? Кто его на зуб пробовал?» А некто А. А. Коль в статье, напечатанной в журнале «Природа», заявил: «…Вавилов и его сотрудники, посещая Абиссинию, Палестину, Северную Африку, Турцию, Китай, Монголию, Японию и другие страны, интересовались не столько отбором наилучших для Союза экотипов, как это делали американцы, сколько сбором морфологических диковинок для заполнения пустых мест его гомологических таблиц».

В марте 1939 года во Всесоюзном институте растениеводства на Выездной сессии областного бюро секции научных работников Вавилов попытался, наконец, ответить своим обвинителям:

«…Крупным специфическим дефектом в нашей обстановке является разноголосица, которая существует сейчас в науке, и это очень сложный вопрос. Мы большое учреждение, охватываем громаду науки, вопрос о культурах, об их распределении, об их введении в жизнь, о земледельческом освоении территории. Вопрос сейчас идет не о всей громаде, вопрос идет о генетике, но участок стал злободневным, ибо наши концепции очень расширились. Конечно, как всегда в науке, вопрос решит прямой опыт, решат факты, однако это длительная операция, особенно в нашем деле селекционном.

Надо сказать, что у нас здесь получается разноголосица очень серьезная.