– Это, кажется, было самой простой частью задачи. На самом деле, не так сложно внушить человеку что-то относительно того, что не является для него важным и приоритетным. Даже вполне в обычной жизни люди бывают склонны не доверять своей памяти и редактировать свои воспоминания - забывать то, что не хотят помнить, доверять больше тем, относительно совместно прожитых событий, кто говорит с большей убеждённостью… Я об этом, кстати, курсовик писала, о том, как искажаются показания свидетелей под влиянием чужих показаний и даже некорректно сформулированных вопросов. Недавно его находила, между прочим, в смысле, дискету, могу дать почитать, если сообразим комп, читающий дискеты, и если она ещё не подохла…
– Да, но… Как мать может забыть, какого ребёнка она рожала, какого нет?
– Может быть, твоя мать и не забыла бы. Хотя я не была бы в этом так уверена. То, что говорят о материнском инстинкте, материнском сердце, которое якобы всё чует - чаще всего лажа. Для большинства женщин важно их материнство, а не дети как таковые, и они заподозрят, что вместо их ребёнка вернулся кто-то другой с его лицом, только если он начнёт путать двери и назовёт собаку не тем именем. И то спишут это на переутомление или удар головой. И дело даже не только в том, что мозг отвергает то, чему нет рациональных объяснений. У каждого человека есть какая-нибудь такая тема, такой крючочек, где он сам обмануться рад и даже поможет обманывающему. Гипнотизировать может быть сложно тогда, когда человек сопротивляется, защищает свою память. Но рискну предположить, если вашим родителям сейчас дать хороших детей, которые будут вести себя именно так, как им нужно (не обязательно беспроблемно, некоторым родителям трудные дети необходимы, чтобы глубже восторгаться собственным родительским подвигом) - они с радостью уцепятся за возможность уверить себя, что тех неприятных моментов, испытанных ими в связи с вашим побегом и его причиной, просто не было. Что вас не было.
– Не спишь? Да, согласен, это выглядит уже дебильно. Словно я решил каждый вечер ходить проверять, тут ли ты, всё ли с тобой хорошо.
– Дебил перед дебилом не стесняется, Керк. Я второй вечер давлю в себе побуждение пойти к тебе или к Санни, потому что не хочу навязываться, а завтра второе утро буду себя корить, что не пошла.
Керк сел на стул, посмотрел долгим задумчивым взглядом на справку в руках Мины - он, похоже, понял, что это не её справка.
– Может, нам всё же собраться в одной комнате? Шучу, конечно. Как-то это дико будет выглядеть. Хотя не всё ли равно, как это выглядит… Мы теперь какие-то сиамские близнецы, связанные неразрывно. От этого страшно. А потом страшно - вдруг это чувствую я один… Санни очень скрытная. Хотя за годы я, мне кажется, научился понимать, о чём она думает. Ты достойное третье звено уже в силу того, что не говоришь, что мы всё-таки любим друг друга.
– Вы говорили о…
– О том, оставаться или уходить? Пока нет. Тоже страшно… Страшно, вдруг наши решения будут разными. Мы ж не всегда на всё смотрим одинаково… Далеко не всегда.
– А у тебя какое-то решение уже есть? Ну, если не думать о том, что скажет Санни, если за самого себя?
Керк покачал головой.
– Уже невозможно никакое «за самого себя». У меня ничего не осталось, кроме вас. Моё решение упирается в вас.
– Не надо так…
– Надо. Мне 17 лет, Мина, и первая девчонка, которую я полюбил, умерла на моих глазах. После этого не остаётся ничего. Ничего, кроме…
«Мести», - мысленно досказала Мина. Это слово повисло между ними, так значительно, что и не надо его произносить. Да, вот оно, его решение, почти оформившееся, проявившееся, как изображение на фотоплёнке. Возможность для мести, и возможность защитить, уберечь их с Санни - всё, что осталось. Если кто-то из них внезапно не распахнёт дверь… Что думает Санни? Как ей страшнее - во внешнем мире, или здесь, за него? И как ему самому - не сожжёт ли он эту фотоплёнку, если решит, что это слишком - чтобы они оставались ради него? Если б они дорожили друг другом чуть меньше, да… Если б сама мысль о том, что кто-то из них может поступиться своими интересами, выбирая в ту или другую сторону, не была хуже ножа…
– А ты, Мина?