Самый безумный из маршрутов

Когда я распечатывала билет домой в один конец на старом компьютере в общей комнате хостела, я увидела, что мое место обойдется родителям в 889 долларов. Она нашла для меня ближайший рейс. Я почувствовала, как меня охватывает гнев, будто дым поднимался в горле. Я старалась уменьшить свои недостатки; она же их усиливала. По ее представлениям, я умирала, но она меня спасет.

Я хотела справиться с болезнью, поспать последнюю ночь в Шекспировском хостеле и выздороветь, но, конечно, я не могла. Я больше не могла игнорировать то, что моя болезнь прогрессирует.

Я автостопом добралась до аэропорта в Мэдфорде вместе с двумя парнями, апологетами сверхновой религии, которые пытались убедить меня, что бог в огне. Я не понимала, о чем они говорят. Но они купили мне пиццу. Мы отправились по тихим дорогам к дому. Я вспомнила, как вылетала из Эшланда прошлым летом, чтобы прилететь в колледж, сойдя с тропы, после того как прошла по ней от горы Уитни. Я поняла, что тысяча пройденных мною миль были такой же дистанцией, какую я прошла в одиночку прошлым летом. Не осознавая этого, я рассталась с Ледяной Шапкой в том самом месте, где начала свой поход, когда мне было 18 лет, а сейчас я была вынуждена прекратить путешествие в конечной точке своего прошлого похода. Это были все те же тысяча миль одиночества.

Вновь появился указатель на аэропорт Мэдфорда. Я чувствовала, как отступают мили моего одиночества. Я впала в панику; что, если эта болезнь не позволит мне закончить путь по тропе? Мама может не разрешить. Я должна вернуться. Я не должна допустить, чтобы мама вновь в этом году разрушила мою мечту.

В аэропорту Мэдфорда, маленьком, скучном и печальном, стоял в ожидании мой самолет, который должен был лететь в Бостон; адепты бога огня покинули меня.

Мама заключила меня в объятия в Международном аэропорту имени Логана, она прижимала и целовала меня, а затем сразу отвезла в наш зеленый пригород, в дом моего детства. Я не видела ее три месяца. Она говорила, что очень скучала, и какое облегчение – видеть меня, как сильно я похудела, что мне очень идет. Мы вместе вошли в старый колониальный дом, традиционный белый дом, в котором было мало света, гладкие белые виниловые шторы были задернуты, и возникало неприятное ощущение замкнутого пространства. Я задыхалась от мрачного маленького пространства, от знакомого запаха растений и деревянного пола с вишневыми пятнами. Стены ее домашнего кабинета от пола до потолка были завешаны моими детскими фотографиями. Теперь я была выросшим ребенком. Я снова почувствовала себя старше на десять лет.

Папа был еще на работе. Мама потребовала, чтобы я показала воспаленное место. Я поднялась по лестнице в свою детскую спальню, которая до меня была комнатой брата. Там были нежно-голубые стены и акварельные рисунки в рамках, нарисованные мной в детстве. Мои простыни, одеяло, маленький овальный коврик, подходящий к шторам с балеринами. Единственным нелепым предметом была большая увеличенная фотография моего большого брата Джейкоба, играющего в профессиональный бейсбол, заснятого в высоком прыжке над полем со стриженной квадратами травой, когда он старался поймать мяч. Фотография была темной, но его фигура была освещена. Его бейсбольная карточка висела рядом на стене. Я сняла перед мамой шорты.

Она начала кричать: «О боже, боже. Дорогая! Нам надо немедленно отправляться в пункт оказания скорой помощи».

Я застонала в ответ: «Нельзя ли пойти к врачу утром?»

«Мы идем сейчас, они работают до пяти», – сказала она.

Я сказала: «Мама, нет». Я вытолкала ее из комнаты и захлопнула дверь. Я легла спать.

На следующее утро мама отвезла меня к моему педиатру, доктору Гринспэну, лечившему меня с детства. Он все еще был моим доктором. Мама настаивала, что обращаться лучше к нему, а не ко «взрослому» терапевту, поскольку он знал историю моих болезней. Я стала спорить, что в моей истории не было ничего важного. Но она настаивала – «он знает, что у тебя низкий уровень железа», – и я, в конце концов, сдалась. Я прошла за ней в цветную приемную. Мое лицо покраснело от стыда. Мама сказала в регистратуре: «Моей дочери нужна срочная помощь. Дебора Паркер». Было странно внезапно снова стать Дебби. Имя казалось мне чужим, оно не подходило новой мне. Это было имя, связанное с беспомощностью, которое навязала мне мама. Униженная, я побрела от стойки регистрации в ванную комнату. Я знала, что там не было срочных пациентов. Я хотела исчезнуть.

Через светлую деревянную дверь в ванной комнате приемной я могла слышать разговор. Регистраторша сказала: «Вам надо записаться», а мама истерично крикнула сестре: «Позовите врача». Я стояла перед низким зеркалом в детской ванной комнате и видела себя только ниже груди. Я видела в отражении обожженные солнцем руки в волдырях. Мне пришлось наклониться, чтобы увидеть свое лицо. Я все еще носила свои солнцезащитные очки, прописанные врачом.

Регистраторша сказала тихо: «Ей 19 лет. У нее что, нет лечащего терапевта?»

Мама говорила намного громче, она кричала и плакала.