Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

– Удивительно, что во времена Культурной революции это все не было уничтожено, – говорю я почтительным шепотом.

– О, да ты хорошо разбираешься! – хвалит экскурсовод. – Это, конечно, всего лишь копия статуи.

– А оригинал стоит в музее?

– А оригинал, увы, разрушен. Здесь было разрушено почти все, что было раньше. То, что мы видим сегодня, всего лишь жалкая четверть.

«Это – четверть?!»

– Верится с трудом, не так ли? – В ее голосе звучит гордость. – Сначала противостояние японцам, потом Культурная революция, и, наконец, архитектурная политика восьмидесятых…

Она вздыхает и замолкает, и некоторое время мы идем рядом молча. Потом мне в голову приходит мысль:

– А члены семьи Чанг? Где они теперь?

Ее ответ звучит неуверенно. Скорее всего она впервые задумывается над этим вопросом:

– Большинство из них живет за границей.

Я покидаю имение через запасный выход, проталкиваюсь среди стада овец и скоро оказываюсь на грязной дороге, ведущей на юг. Проходя мимо небольшой деревни, я краем глаза замечаю темно-красный отблеск. В восхищении я достаю свою камеру и подхожу ближе: огромная гора перца чили!

Я вспоминаю Джули. Как и все жители провинции Сычуань, она неравнодушна к острой еде и всегда смеется над слабаками вроде меня, которые судорожно глотают воздух, в то время как она наконец-то начинает получать удовольствие от вкуса.

Двое мужчин сгребают чили в кучу и упаковывают их в мешки. На мой вопрос, могу ли я их сфотографировать, они смеются. Старший сразу бросает свою лопату на кучу и позирует мне со стручком в руке. Стручок толстый, сочный и агрессивно светится. «Джули бы это понравилось!» – думаю я.

– Хочешь взять себе парочку? – спрашивает он, указывая на кучу.

– Нет, спасибо. Я путешествую пешком, мне тяжело нести много на себе.

– Но они почти ничего не весят!

– Он прав, возьми себе парочку! – добавляет его товарищ.

– Но что я буду с ними делать? У меня в дороге нет возможности готовить еду.

– Ты можешь просто съесть их, если тебе станет скучно.

Они не отстают от меня, и мне приходиться собрать волю к кулак и открыть им постыдную правду:

– Они для меня слишком остры.

– Слишком остры? – повторяет он и весело-недоуменно смотрит на перец в своей руке. – Да они не такие уж острые.

– Подожди-ка, он правду говорит, – замечает его товарищ, – иностранцы не выносят наших специй. Я видел по телевизору.

Получается веселая беседа. Когда я рассказываю обоим, откуда родом Джули, они умирают от смеха: из Сычуани – о да, я выбрал то, что надо! Она уже познакомила меня с родителями?

– Да, я уже был у них в гостях, но только как ее знакомый.

– Тогда будь внимателен! – говорит старший и делает такое лицо, будто открывает мне тайну тайн. – Как только она представит тебя своим родителям как друга, ты будешь обязан не только есть острую пищу, но и пить алкоголь ведрами – никак иначе!

Его товарищ ухмыляется.

Я показываю на старинное на вид здание в другом конце двора.

– Скажите, а что это такое?

Оба удивленно смотрят. Ничего себе смена курса.

– Когда-то это был храм, – говорит наконец старший, – а теперь это просто склад.

Я заглядываю в окошко, вглядываюсь в темноту, и мне приходят на память разрушения в Юйцы и в родовом имении Чангов. Здание завалено мусором и стройматериалами, и лишь колонны да выцветшие фрагменты росписи на стенах напоминают о том времени, когда здесь жгли благовония и читали сутры.

– Почему же именно тут устроили склад? – спрашиваю я.

– Это были шестидесятые годы, – пожимает плечами старший, – Культурная революция.

Присмотревшись повнимательнее, я разглядел в дальней части помещения что-то цветное. Оказывается, кто-то поставил стол, разложил на него красную скатерть и поставил статую Будды. Она кажется исчезающе маленькой среди гор гипсокартона, брезента и картонных коробок. Но все же это – храм, и если немного помечтать, то можно вообразить, что со временем люди вернут его себе.

Оба мои спутника смотрят немного растерянно. Я машу им рукой и объясняю, что мне нужно скорее идти дальше, потому что к Рождеству мне нужно быть в Пинъяо, чтобы встретиться там с Джули.

Старший облегченно смеется:

– Ах да, твоя подружка из Сычуань. Это, конечно, важнее всего остального.

Вроде как

Глаза Джули закрыты, она мягко дышит, а белоснежное постельное белье сверкает. Кровать – антиквариат времен империи Цин, и шкаф, и стол, и стулья, и даже комод. По обоим сторонам окна шикарными крупными складками ниспадают бархатные шторы.

Сегодня двадцать четвертое декабря, моя семья поет в Айфеле венгерские рождественские песни без меня, а я нахожусь в четырехзвездочном отеле в Пинъяо, на расстоянии сорока пяти дней пути и семи сотен километров от Пекина.

Сегодня понедельник. Впрочем, дни недели уже давно не имеют для меня никакого значения. Джули наконец-то со мной.

Пару часов назад черный лимузин подъехал к гостинице, дверь открылась, и в следующую секунду я прижимаю к себе маленькую смеющуюся китаянку, а она стучит мне кулаком в грудь и кричит: «Перестань, перестань! У меня кружится голова, ПЕРЕСТАНЬ!» – а я кружу ее и кружу…