Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Деревня Ушенгуи ютится на улице, словно гнездо орла, окруженное голубоватой дымкой гор. Она называется Почтовой станцией военной победы и состоит из пары дюжин домов и мечети. Я нахожу гостиницу, снимаю номер, потом захожу в закусочную. И расстраиваю себе желудок. Подают лапшу. Ем. Сначала внутри меня что-то урчит, потом по спине пробегает озноб, руки и ноги холодеют. Живот сжимается в кулак. Я знаю это ощущение, оно давно мне знакомо. Я бросаю палочки, в последний раз с ненавистью смотрю в тарелку, вкладываю в руку хозяину пару купюр и короткими, быстрыми шагами спешу обратно на улицу. В гостинице есть общественный туалет, длинное, облицованное плиткой помещение с желобом на стене. Туалетную бумагу нужно приносить с собой.

В помещении светло и нет никого, кроме меня. Это хорошо. Смерть как не люблю публичное испражнение, но еще больше не люблю в темноте подыскивать для этого подходящее место. Даже в таких городах, как Пекин, все еще сохранились общественные туалеты, в которых по ночам нет освещения. Тогда лишь по тлеющим точкам сигарет можно узнать, что все места заняты.

Шаги по коридору. Они приближаются, замедляются и снова удаляются. Я облегченно вздыхаю, оставаясь один в своем вонючем королевстве. Вдруг шаги снова становятся громче. Раздается грохот, могучее тело толкает дверь, и она отлетает в стену.

«Бедный кафель», – только и успеваю я подумать, а толстяк уже стоит в комнате. Он напоминает выброшенного на берег кита и пыхтит. Я опускаю голову. Сейчас он найдет себе место максимально далеко от меня. Там он сделает все свои дела и исчезнет. Таков туалетный кодекс чести.

Но все происходит иначе.

Он медленно подходит ко мне. Тяжелые, спотыкающиеся шаги. Не удостоив меня ни единым взглядом, он встает прямо около меня и начинает расстегивать свои штаны. Я в шоке: целая комната пуста, а он встал прямо рядом со мной и сейчас будет метить стену, около которой я сижу.

Пуканье, вздох и дождик.

Я прошел с тяжелым рюкзаком больше двух тысяч километров, я отрастил длинную бороду и даже отправил в Германию редкую рыбу-саблю, обо мне писали в газетах и журналах!

А сейчас я сижу на корточках над желобом, а передо мной стоит толстый мужчина, который дрожит, трясется и тяжело дышит. Он мочится на стену рядом со мной, струя разбивается и мелким дождиком опускается на меня.

В гостинице есть душ – голая комната с дыркой в стене, из которой льется пахнущая хлоркой вода. Но это лучше, чем ничего! Я намыливаю себя до тех пор, пока кожа не становится красной, кроме того, я стираю свои обноски, все равно на улице не так тепло, чтобы носить шорты. Потом я иду в киоск и покупаю себе упаковку кексов и колу, немецкое чудодейственное средство от поноса. Китайцы каждый раз смеются до упаду, когда слышат об этом.

…Сначала я вижу лишь одинокую башенку на холме, белую и легкую, как взбитые сливки. Горят на солнце молитвенные флаги.

Я снова в Тибете.

В деревнях звучит свистящий говор, изобилующий звуком «о», но, увы, сам я даже не знаю, как по-тибетски будет «привет». Это мне не мешает, люди здесь в любом случае радуются гостям. На домах видны типичные черные оконные рамы, которые нагреваются под лучами солнца и служат естественной теплоизоляцией. Туристы находят их живописными. Я пришел в тибетский автономный уезд Тяньчжу, в одноименном городе все надписи написаны на двух языках: на китайском и на тибетском.

Вечер я провожу в баре с тремя студентами-англичанами. Я встретил их на улице, одну девушку и двух парней. Они светлокожие и застенчивые, как монахи. Они смущенно рассказывают, что судьба забросила их сюда работать учителями английского языка и что они здесь единственные иностранцы. Такое впечатление, что они до сих пор не поняли, что с ними произошло.

Впрочем, они в курсе, где здесь бар.

Настоящий тибетский бар, темный, украшенный завитками, завешенный платками и искусственными цветами. Хозяина бара зовут Нгодуп. Своими усами, коренастой фигурой и начальственной физиономией он напоминает мне моего друга, старшего брата Донга, предпринимателя и хозяина бани в Синьлэ. Оба мужчины производят впечатление людей, которым пришлось попотеть, чтобы добиться успеха, и которые теперь гордятся этим.

Мы сидим на большом матрасе, я пью чай, остальные – пиво. Наша беседа все время спотыкается, потому что англичане еще не очень уверенно владеют китайским языком, а на английском не все здесь еще умеют изъясняться. Впрочем, это не сильно нам мешает. Официанты приносят все новые и новые кружки пива, языки развязываются, а лица присутствующих приобретают бодрый красноватый блеск.

Возможно, дело в высокогорном климате, или в тибетском искусстве пивоварения, или в том, что все так напрягаются, чтобы нормально общаться в незнакомом окружении. А может быть, они просто никогда раньше не слышали, что тибетцы на весь Китай славятся своей способностью усваивать огромное количество алкоголя.

Когда вечер заканчивается, юноши волочат девушку к такси, а она при этом все время пытается заснуть на ходу. Нгодуп кладет мне руку на плечо.