Самый большой подонок

— Для него это примерно так и есть, — также вполголоса отвечал Эдуард, к которому понемногу начало возвращаться хорошее настроение. — Примерно, потому что несколько дней он провёл в нашем обществе. Перелет из Сумеречной Зоны в Москву, естественно, не в счёт.

— Понятно, — кивнул Николай. — И всё же, почему он сразу не бросился домой?

Лаврентьев виновато улыбнулся.

— Грешен, батюшка. Я ему всё рассказал, всё объяснил. Он паренёк смышлёный. Но на всякий случай я его слегка… гипнотизнул, — Лоренс невзначай употребил жаргонное словечко. — Грешен, одним словом.

— У него ведь брат есть, — подсказал Емелин.

— Знаем, — сказал Лаврентьев. — Он где-то у чёрта на куличках, вне пределов досягаемости и пока вне нашей видимости. Работа такая.

— Да-а, только я здесь и остался, — помолчав, шутливо посетовал Николай. — Не могу уехать отсюда, хоть убей, — признался он с подкупающей искренностью. — И что меня держит в этом городе одной лошади, где нечего даже украсть, сам не знаю!

— Вот и славно, что вы этого не знаете, — проговорил Эдуард с одобрением. — Но если бы вы знали, как я вас понимаю! — добавил он и встретился взглядом с собеседником. — Я ведь тоже родился в провинции, но никогда не комплексовал по этому поводу… А тут, я вижу, действительно маловато народа, — проговорил он в некотором смущении, указывая глазами на лежащие в мёртвом штиле улицу и парк. — Куда все попрятались?

— Некоторые свято соблюдают сиесту, — пояснил Николай, — а большинство ушли купца резать.

— Что резать? — удивленно переспросил Эдди.

— Не что, а кого, — смеясь поправил Ник. — На жаргоне улицы Двор Вождя выражение «купца резать» означает «купаться».

— Замечательно! — восхитился Лаврентьев. — И уголок ваш просто замечательный. Какое редкое название — Двор Вождя!

— Да уж, — ухмыльнулся Николай. — Я бы всех этих вождей… — Он непроизвольно поиграл великолепными сверхрельефными мускулами и в который раз посмотрел на бегающего в отдалении мальчика. — После вашего первого звонка мне вспомнилась одна маленькая история. Расскажу, как раз будет кстати.

И Николай Емелин рассказал, как давным-давно потерял в этом парке подаренный дядей необыкновенный свисток. Лаврентьев слушал внимательно, выпытывая детали и, как казалось ему, вставляя дельные замечания. Он считал себя неплохим психологом, и его многочисленные пациенты вроде бы тоже думали так, хотя и беззлобно подшучивали над ним, утверждая, что хуже всего Лаврентьев изучил самого себя.

Николай завершил недлинный рассказ и, помолчав, зашёл на второй круг.

— Господи Боже, это было будто вчера. Как сейчас вижу Аркадака с его хеврой. Я стою у себя в комнате перед раскрытм окном и как загипнотизированный кролик выкладываю этому жирному удаву за свой свисток детали от антикварного механического будильника! Не могу ни ударить Аркадака, ни хотя бы послать его подальше. А Ольгерт стоит чуть не плача и тоже боится дать в морду наглецу. — Николай снова покосился на забывшегося в игре мальчика. — Я всё отлично помню, — продолжал он. — Один Ольгушик был на моей стороне, я же видел. Чувствовал это. — Николай усмехнулся. — Но, видно, мы с ним тогда ещё не созрели для борьбы с вождями всех мастей. А через год после того случая я занялся спринтерским бегом, вообще спортом. А через два так отделал Аркадака, что он сам приполз ко мне на четвереньках с моим свистком в зубах. Он ведь мне его не вернул в тот раз, обманул. Выманил бесценный раритетный будильник — и смылся. — Николай Емелин запустил руку в карман и выудил оттуда большой свисток изумительного болотного цвета. — Первоклассная вещь! — с видом истинного знатока объявил он и, обернувшись к мальчику, окликнул его: — Ольгерт, иди сюда! У нас для тебя подарок!

Мальчик отбросил прутик, которым он тыкал в мёртвых грачей, и подбежал к ласково смотрящим на него мужчинам.

— Держи! — расплывшийся в жемчужной улыбке Николай вручил ему свисток.

Мальчик с горящими восхищением глазами взял в руки старинное костяное чудо с горошиной, а Эдуард вдруг испытал нечто вроде лёгкого теплового удара. Перед глазами у него замельтешили тёмные пятна, а в голове игривым летним сквознячком прошелестели насмешливые слова директора ДБ Гарольда Борисовича Смершева, обращённые к нему в комнате инструктажа перед выходом Ольгерта Васильева на последнее задание: «Плоховато ты в детстве ловил лягушек!».

Мгновенно покрывшись с ног до головы противным липким потом, Эдуард начал открывать рот, спеша поделиться поразившей его мыслью, но сказать ничего не успел.

С озорной улыбкой мальчик поднёс свисток к губам и выдал такую громкую переливчатую трель, что она подняла всех до единой птиц в раскинувшееся над парком его детства ярко-голубое июньское небо — незапятнанное и чистое, как безгрешная мальчишеская душа.

…Господи, помоги ей всегда оставаться такой!