Самый далекий берег

— Вот что, Павел. Ты моего одиночества не трогай. Или уходи. Приехал советоваться — тогда слушай: будешь платить.

— Интересно — за что?

— Объяснить популярно? — Шмелев невесело усмехнулся. — У тебя же сын родился, продолжение твое на земле.

— Триста, — быстро сказал Клюев.

— Чего триста?

— Рублей. Хватит ей и триста.

— Ты же отец. Эх ты, отец! Как его назвали? Павловичем будет.

— Чего привязался? Ты ко мне лучше не привязывайся, не береди меня... Триста пятьдесят, больше не дам.

— А сколько он весит? Крепкий, наверное, малыш? Похож?

— Сергей, умоляю тебя. Четыреста. Больше не могу. Никак. — Клюев провел ладонью поперек горла. — Жене — восемьсот, матери и ей — по четыреста. Больше никак не могу. Клянусь!..

В избу вошел старший лейтенант Плотников. Клюев быстро положил руки на стол, склонился над картой и забубнил скороговоркой:

— В условиях нашей лесисто-болотистой местности маневренная война сильно затруднена. Поэтому мы вынуждены действовать мелкими группами или идти в лоб, что приводит к излишним жертвам. Поэтому я предлагаю форсировать Елань-озеро и нанести внезапный фланговый удар по противнику в районе... — Клюев поводил по карте пальцем и сказал наобум: — в районе Устриково.

— Воюете на карандашах? — сказал Плотников. — Товарищ майор, разрешите доложить. Обушенко вернулся из госпиталя.

Клюев вскочил:

— Где он?

— На маяке.

— Едем! Я ему сейчас дам по первое число. Только просьба, ребята, — чтобы дальше не расходилось. Прошу от сердца.

— О таких вещах не просят, — сказал Шмелев.

— Ладно, сократи свои нотации, — говорил Клюев. — Я ему сейчас покажу, как прибывать без доклада. Я ему покажу...

глава VII

Старший лейтенант Григорий Обушенко устроил на маяке гулянье по случаю возвращения из госпиталя. На столе стояли мятые алюминиевые кружки, два закопченных котелка с водой, лежали два круга колбасы, толстый кусок белого сала, буханка хлеба, Войновский резал сало финкой.

Разговор шел о генералах.

— Пейте, ребята, у меня этого добра сколько угодно. — Обушенко отстегнул от пояса флягу и протянул ее над столом Комягину.

— Мне на дежурство скоро, — сказал Комягин, по флягу взял и налил в кружку сначала из фляги, а потом воды из котелка.

— Вот и я говорю. Ты слушай, лейтенант, я тебе говорю. Ты новенький и должен знать. Наш полковник не простой — из генералов. В сорок первом попал в окружение. Он тогда дивизией командовал и генерал-майора имел. Дивизию, известное дело, разбили, одни ошметки остались. Полтора месяца по лесам шатались, потом вышли. И надо же, прямо на штаб фронта вышли. И у блиндажа маршал стоит. Рясной как был, докладывает: «Товарищ маршал, генерал-майор Рясной вышел из окружения». А сам в лаптях, в гимнастерке без звезд — сам понимаешь, с того света пришли. Маршал выслушал доклад и говорит: «Идите, майор Рясной». Вот такая история.

Офицеры рассмеялись.

— Чего смеетесь? — сердился Обушенко. — Не будь этой истории, он бы сейчас армией командовал, не смейтесь. К нему сам командующий за советами ездит, верно говорю.

— Вот у нас был случай. Мы в запасе стояли... — начал Комягин и в ту же секунду выскочил из-за стола и закричал: — Смирно!

В избу вошли Клюев и Шмелев, за ними — Плотников.

— Вольно. Чего орешь? — сказал Клюев, раскидывая руки.

— Ха, папа приехал. Здравствуй, папа. — Обушенко тоже раскинул руки и пошел навстречу Клюеву. Они сошлись на середине избы и трижды расцеловались. — С утра тебя ищу. Садись, папа. Не сердись, что без тебя начали.

Клюев хлопал Обушенко по спине и широко улыбался.

— Растолстел, бродяга. Какую ряху отрастил, смотреть страшно. На тебя наградной послали. На первую степень.

— Спрыснем в таком случае. — Обушенко покопался в мешке, и в руках у него оказалась пузатая фляга, обтянутая коричневым сукном. — Медицинский. Выменял на парабеллум.

Офицеры расселись за столом.

— Рассказывайте. Как вы тут? — спросил Обушенко. — Воюете?

— Сам видишь, — сказал Клюев. — Потихонечку.

— Вижу. — Обушенко скривил рот и длинно выругался. — Вижу, как вы воюете.

Недоволен? — спросил Шмелев.

— А чего мне радоваться? Я на марше от вас ушел. Меня семьдесят два дня не было. А вы все целы. Раненых в роте нет, убитых нет. А раз потерь нет, значит плохо воевали.

— Тебя что — недолечили? — спросил Клюев.

— На войне люди должны уменьшаться в количестве. На то она и война. А вы? — Обушенко схватил кружку и выпил ее не отрываясь.

— Он хотел, чтобы у нас никого не осталось, — сказал Плотников. — Вот тогда бы он радовался.

— Врешь! — Обушенко стукнул кружкой по столу. — Тогда бы я плакал кровавыми слезами по своим верным солдатам.

— А ты поплачь, что мы живы и здоровы, — сказал Клюев, и все засмеялись, кроме Шмелева. Он сидел против Обушенко и задумчиво покачивал пустой кружкой, надетой на палец.

— Я знаю, что говорю, — горячился Обушенко. — Сейчас я буду по немцу плакать. Ясно? Он жив и здоров, и я по живому фрицу плачу, потому что вы тут войну развели. Ты цел, он цел. — Обушенко показал пальцем на Плотникова и Войновского. — Значит, и немец цел. А я так жить не могу. Я живу, когда их убиваю. Когда я их убиваю, я живу. Иначе мне жизни нет.