Самый длинный день. Высадка десанта союзников в Нормандии

В 125 милях от Ла-Рош-Гийон в штабе 15-й армии, недалеко от бельгийской границы, был один человек, который с нетерпением ждал наступления 4 июня. Это был подполковник Хельмут Мейер, который сидел у себя в кабинете, усталый, с покрасневшими от недосыпания глазами. Спать ему почти не приходилось начиная с 1 июня. Но ночь, которая закончилась, оказалась самой тяжелой; ее он никогда не забудет.

У него была нервная работа. Кроме того, что он был офицером разведки 15-й армии, он еще был командиром единственного на весь фронт контрразведывательного подразделения. Основой подразделения была служба радиоперехвата, состоящая из 30 человек, которые посменно круглосуточно дежурили в набитом чувствительной радиоаппаратурой бетонном бункере. Их задача была слушать. И ничего больше. Но каждый из 30 человек свободно владел тремя языками, и не было слова или сигнала азбуки Морзе, исходивших от союзников, которых они не понимали.

Команда Мейера была так опытна, а аппаратура так чувствительна, что они могли слушать радиопереговоры, ведущиеся из джипов военной полиции в Англии на расстоянии более 100 миль. Это сильно помогало Мейеру, поскольку американская и британская полиция, ведя переговоры во время сопровождения колонн, позволяла Мейеру составить список дивизий, дислоцирующихся в Англии. Но уже продолжительное время подчиненные Мейера не могли перехватить ни одного разговора. Для Мейера это было сигналом того, что на радиосвязь был наложен запрет и ждать вторжения осталось недолго.

Вместе с другими данными, которыми располагал Мейер, молчание помогало составить представление о планах союзников. Мейер все делал правильно. Несколько раз в день он просматривал перехваты, надеясь встретить что-то подозрительное, необычное и даже невероятное.

В течение ночи один из его подчиненных и перехватил нечто невероятное. Послание представляло собой телеграфное сообщение, которое гласило:

«СРОЧНО ДАННЫМ АГЕНТСТВА NYK ЭКСТРЕННАЯ СВЯЗЬ ЭЙЗЕНХАУЭРА СООБЩАЕТ ВЫСАДКЕ ВО ФРАНЦИИ».

Мейер был ошарашен. Первым порывом было сообщить в штаб. Затем он успокоился и понял, что правдой это не могло быть.

Это не было правдой по двум причинам. Во-первых, на всем фронте обороны не было отмечено никакой активности. Если бы произошло нападение, то он сразу же узнал бы об этом. Во-вторых, в январе адмирал Вильгельм Канарис, впоследствии шеф германской разведки, сказал ему о двойном сигнале, который должен был стать сигналом для подполья о предстоящей высадке союзников.

Канарис предупредил, что союзники будут передавать в адрес подполья сотни посланий в течение месяцев, но только несколько из них будут касаться дня «D». Остальные будут посылаться в качестве дезинформации. Канарис конкретизировал задачу: Мейер должен перехватывать все сигналы, чтобы не пропустить самый главный.

Мейер поначалу отнесся к словам Канариса скептически. Ему казалось безумным делом заниматься ловлей только одного послания. Кроме того, он знал по собственному опыту, что берлинские источники информации были недостоверны в девяноста случаях из ста. У него было много доказательств. Союзники снабжали всех немецких агентов от Стокгольма до Анкары «точными» данными о месте и времени высадки, но среди них не было хотя бы двух согласующихся.

Но на этот раз, понял Мейер, Берлин был прав. В ночь на 1 июня, после месяцев прослушивания, была получена первая часть послания союзников, как предупреждал Канарис. Оно не было похоже на сотни других закодированных фраз, которые сотрудники Мейера прослушивали в течение предыдущих месяцев. Ежедневно по Би-би-си после выпуска новостей передавали шифрованные сообщения на французском, голландском, датском и норвежском языках, предназначенные для подполья. Большинство этих посланий были непонятны Мейеру. Его даже раздражало, что он не может расшифровать такие фразы: «Троянская война не состоится», «У Джона длинные усы», «Сабина подцепила свинку и желтуху». Но сообщение, которое последовало за девятичасовыми новостями вечером 1 июня, было тем, которое Мейер понял очень хорошо.

«А сейчас прослушайте, пожалуйста, несколько личных посланий», – произнес диктор по-французски. В этот момент сержант Вальтер Рихлинг включил проволочный магнитофон. Последовала пауза, а затем: «Les sanglots longs des violons de l'automne».[4]

Рихлинг внезапно хлопнул ладонями по наушникам, потом сорвал их и бросился из бункера к Мейеру. Он ворвался к командиру и произнес: «Поступила первая часть послания».

Вместе они вернулись в радиобункер, где Мейер прослушал запись. Все так и было; это было послание, о котором предупреждал Канарис: первая строка песни «Chanson d'Automne» («Осенняя песня») на слова французского поэта XIX века Поля Верлена. В соответствии с информацией, полученной от Канариса, эта строка Верлена должна быть передана «в первый или пятнадцатый день месяца… и является первой частью послания, предупреждающего об англо-американском вторжении».