Если бы Берти захотел поехать в Париж, чтобы отведать мяса питомцев зоопарка, это была бы трапеза с риском для жизни. Пруссаки расстреливали каждого (в том числе и четвероногих), кто пытался прорваться сквозь линию оцепления, даже безоружных парижан, которые порой забредали слишком далеко в поисках пищи. Никто не мог войти в город, а выбраться из него можно было только на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом. Почти каждый день в небо поднимались воздушные шары, перевозя людей и почту, хотя пассажиры никогда не могли быть уверены в том, где приземлятся. Некоторые падали почти сразу и оказывались в плену у пруссаков, один воздушный шар отнесло аж в Норвегию, другой рухнул в море у берегов Плимута, и однажды произошел совсем уж унизительный прецедент, когда жизненно важный груз опустился в Баварии. Этот воздушный шар перевозил водолазов и их снаряжение (если помните, гидрокостюмы были новинкой
Париж был надежно лишен как практической, так и моральной поддержки. Но еще труднее, чем населению центра Парижа, приходилось жителям окраин, ныне пригородов, и не только потому, что они были оккупированы пруссаками, их еще регулярно обстреливали парижане. У художника-импрессиониста Камиля Писсарро был дом в Лувесьене, небольшом городке на Сене к западу от Парижа, и ему пришлось бежать в Лондон, оставив в мастерской сотни картин. Вернувшись год спустя, он нашел свой дом целым, но частично преобразованным в прусский сортир. Некоторые из его полотен было изрезаны для использования в качестве (достаточно жесткой) туалетной бумаги, в то время как другие служили подстилками для разделки туш животных. Даже соседи художника поучаствовали в мародерстве, и местные женщины расхаживали в фартуках[221]
, скроенных из того, что сегодня могло быть бесценными полотнами.Всю самую холодную на памяти живущих зиму Париж сопротивлялся, наконец у пруссаков лопнуло терпение, и в январе 1871 года начался убийственный трехнедельный артобстрел города.
День и ночь прусские военные беспорядочно палили по городу, разрушая дома, школы, больницы и церкви. По нынешним меркам артиллерийская техника все еще была примитивной, поэтому ущерб оказался незначительным, особенно если сравнивать его с бомбардировками в ходе мировых войн, стерших с лица земли многие французские города, но и тех снарядов, что сыпались на Латинский квартал, Люксембургский сад, Монпарнас и Дом инвалидов (последнее пристанище Наполеона Бонапарта), было достаточно, чтобы убедить парижан в бессмысленности дальнейшего сопротивления.
Достигнутое перемирие позволило пруссакам занять Париж. Но только частично – оккупанты захватили небольшой участок города, по обе стороны Елисейских Полей. И очень ненадолго – через пару дней они снова покинули Париж. Такое впечатление, что для пруссаков главной целью этой бутафорской оккупации была возможность пройтись победным кавалерийским маршем через Триумфальную арку вниз по Елисейским Полям.
Парижане выказали вражеским солдатам полное презрение: окна были наглухо закрыты ставнями, магазины не работали, и кордон солдат местной гвардии строго следил за тем, чтобы оккупанты не выходили за пределы своего сектора. Когда группа безоружных пруссаков направилась в Лувр, это вызвало гневный протест общественности, и предполагаемый визит победоносных генералов в Дом инвалидов был отменен.
В результате ненавистные захватчики ушли из города несолоно хлебавши, и французский министр внутренних дел, Эрнест Пикар, поблагодарил население. В присутствии врага, сказал он, «поведение парижан было выше всяческих похвал. Повсеместно и в одночасье захлопнулись двери всех общественных зданий, фабрик и магазинов». Как же это не похоже на то, что произойдет в 1940 году, когда многие caf'es, кабаре и бордели Парижа приветливо распахнут двери перед правнуками этих пруссаков.
Если франкофилы вроде Берти надеялись на скорое возвращение к привычной жизни в Париже, то их ожидало сильное разочарование. Еще до того как пруссаки вывели все свои войска из Франции, в стране были проведены парламентские выборы, и подавляющее большинство населения проголосовало за депутатов-роялистов. Это было типично французское противоречие – новую, Третью республику возглавили те, кто хотел вернуть на трон короля.
Президентом был избран Адольф Тьер, семидесятитрехлетний государственный деятель, женатый на старшей дочери своей любовницы, что позволило ему влиться в богатую банкирскую семью и обзавестись роскошным парижским особняком. Тьер служил министром внутренних дел при короле Луи-Филиппе, так что нынешнее вхождение во власть стало для него «возвращением в будущее», и парижане, считавшие, что они, пережив осаду, защитили свои республиканские завоевания, отказались принять этот политический выбор, презрительно называя новое правительство «сельским парламентом».