Самый яркий свет

После получаса пустой болтовни, теперь больше о службе корнета, мы снова сплелись в объятиях, теперь Серж старался позади меня, но до удовольствия меня довести не смог, чему снова расстроился. Мои уговоры, что час назад я и так была вне себя от благодати, не помогли, так что пришлось вновь испытать границы его готовности к подвигам во имя дамы сердца. В том, что гусар уже влюблен, сомнений не оставалось. Пересиливал себя корнет не долго, чем несомненно приятно удивил опять. Язык его оказался ожидаемо неумел, но старателен, и когда мое тело выгнулось в страстной судороге, раскрасневшийся от смущения Серж с трудом скрывал переполнение свое гордостью. Не столько от того, что подарил любовнице благодать, сколько от осознания, что преодолел внутренний запрет и прикоснулся к некоему таинству.

Дальнейшие вялые поползновения я пресекла, но, кажется, воспринято это было даже с облегчением. Мы уснули, прижавшись друг к другу, правда, утром оказались по разные стороны кровати, каждый, несмотря на общую простыню, завернутый в свой собственный кокон. Повинуясь проснувшемуся голоду, я растолкала Сержа и застонала под ним, взорвавшись в итоге к его и своему удовольствию. Танька, очевидно, подслушивала под дверью, поскольку как только утих мой крик и довольный рык корнета, постучалась и объявила, что завтрак подан.

За столом она смотрела на свою барышню и ее полюбовника с таким умилением, словно бабуля на приехавших погостить внуков. Сержа это нервировало, я про себя хихикала. Кажется, в лице моего спасителя горничная увидела отличную партию для своей госпожи. Корнет молча расправлялся с оладьями, сдобренными сметаной и малиновым вареньем, я потягивала кофий, обдумывая планы на день. Суета предстояла знатная, поэтому вновь встал вопрос о собственном экипаже. Но трудность заключалась в том, что, во-первых, содержание собственного выезда обошлось бы в кругленькую сумму, во-вторых, в доме Мижуева для лишней кареты не хватило бы места. К тому же придется нанимать конюха, где-то его размещать, поскольку в своей квартире я терпеть лишнего мужика не собиралась. В самом деле, хватало одной Таньки, которая, закончив с подачей, устроилась в кресле с книгой.

Читать горничную я научила давно. По первости она сопротивлялась вбиваемым в голову знаниям, но со временем не только принялась бегло разбирать буквы, но и прониклась этим занятием. Сейчас на обложку обратил внимание Серж, и глаза его полезли на лоб.

— Татьяна, а это у тебя Юнг-Штиллинг?

— Именно, барин, он самый.

— Это госпожа тебя заставила прочесть?

— Зачем это?! — возмутилась Танька. — Александра Платоновна давно не заставляет, сочинения господина Штиллинга мне самой интересны.

Здесь и я с интересом посмотрела на томик в руках горничной. И замерла в немом удивлении: это и в самом деле был Юнг-Штиллинг, «Тоска по отчизне»[39] в переводе господина Лубяновского. Произведение, прямо скажем, тяжелое, заставляющее думать, а некоторых неустойчивых в эмоциях личностей лишающее душевного покоя. Мистицизмом оно было пропитано настолько, что абсолютно абсурдные, на мой взгляд, мысли истекали из него даже с закрытых страниц.

— Вы, — Серж обратился к служанке именно так, словно она была дворянкой, а не крепостной девкой, — полны загадок, Татьяна. Теперь мне совсем уж крайне неудобно, что предстал вчера перед вами нагим, пока вы качали воду в этот душ.

— Ой, оставьте, ваше благородие! — засмущалась горничная. — Ну, покачала воду. Да и не рассматривала я у Вас ничего там!

Теперь сконфузились оба, а я совсем уж неприлично покатилась со смеху, до слез, выплеснув кофий, к счастью, на скатерть, а не на платье. Велела Таньке собрать мне наряд, а пока буду заканчивать одеваться, искать лихача до Царского Села.

Серж с интересом, пока я поправляла жакет, рассматривал мой терцероль, наблюдать который в действии имел возможность вчера. Поинтересовался капсюлями, от вида бумажных патронов хмыкнул, пробормотав что-то вроде: «Баловство!» — но комментировать не стал, а внимательно присмотрелся, как я прячу пистоль в петельке на складке юбки. Если не знать, что надо приглядываться, никто и не заметит притаеное оружие.

А я вспомнила слова горничной о множестве пуль в одном стволе. Засели они у меня в голове.

Уже когда мы ехали по Семеновскому проспекту[40], который только начал осаждаться каменными домами, и им неохотно уступали место деревянные постройки и огороды, Серж снова принялся выспрашивать об учении Мани и о Свете. О прошедшей ночи даже словом не обмолвился, словно и не было ее.

— Ох, корнет, — принялась после нескольких ответов отбиваться я, — зачем Вам это все знать?

Гусар потер нос, собираясь с мыслями, и выдал такое, что я замерла:

— Будет война, Саша. Большая. Об этом не говорят, но я вижу это по обмолвкам начальства, по тому, что больше стало смотров и муштры.