Самый яркий свет

— Я люблю Государя всем сердцем и — главное — головой. Возможно, он не идеальный правитель, но Богом он нам дан, и Его доверие, на мой взгляд, оправдывает. Я не разбираюсь в политике, хотя теперь приходится хозяйствовать, и вижу много таких вещей, на которые раньше не обращала внимания. И я полагаю правильной заботу Императора о русском производстве, без него мы будем влачить скромное существование в хвосте истории. А что до дел с иностранными государствами, то могу только довериться Ему, поскольку и повлиять не могу, и знаний не хватает.

— Повлиять можете, Павел Петрович Вам доверяет и может прислушаться к самым сумасбродным идеям, — хитро улыбнулся граф.

— Вот потому и не стоит мне идеи высказывать, поскольку они могут оказаться сумасбродными.

— Умная, опасная, — снова ухмыльнулся Аракчеев. — Но вот что будет после него? Все мы смертны, и пусть Ваш батюшка даровал Государю долгие лета, когда-нибудь и его век к концу подойдет. Кто станет править после? В этом, графиня, самый большой недостаток самодержавия — в непостоянстве человеческой породы. Самый гениальный правитель может оставить за собой совершенно негодное потомство, но власть нового императора будет все так же от Бога, так ведь? Так. Сейчас наследником у Павла Константин. Добрый царь будет?

— Сложный вопрос, — осторожно ответила я.

— Простой, — отмахнулся граф. — Дурным императором Костя будет, жаль, не срослось с греческой короной[101], а теперь надо думать, как сгладить его натуру.

— А вы его ожените.

Голос раздался откуда-то снизу, и мы даже не сразу поняли, кто говорит.

Оказалось, Агафон, который все это время внимательно прислушивался к беседе.

— Что ты там мелешь, скотская морда? — снова пнул его Алексей Андреевич.

— Оженить надо Константина Павловича.

— Так он же женат!

— Все знают, Ваша Светлость, что с супругой он не живет, и жить вместе они не будут. Пусть развод им дадут, а он только рад будет, если ему соизволят вступить в брак с его зазнобой.

Граф задумался, а я осталась в неведении. В сердечные дела наследника меня никто не посвящал, поэтому Бог весть, какие амуры у него в голове. Но замешательство мое оставалось недолгим.

— Ты Грудзинскую имеешь в виду? И откуда тебе, пес, это известно?

— Ваша Светлость, пощадите! — прохрипел Агафон. — Ножку с шеи уберите, говорить не могу! О том Пестель говорил, Павел! Что зазноба у Константина Павловича — польская графиня Жанетта! И что жениться он на ней не может, потому что наследником тогда быть не сможет!

Вот тут Аракчеев всерьез погрузился в думы, а я лишь восхитилась жаждой жизни теперь уже точно бывшего помощника пристава. В попытке спасти живот он только что предложил наперснику Императора изумительный выход, если, конечно, Павел Петрович размышлял о том, как бы нарушить собственный указ[102].

— Интересно… формально женитьба прав на престол Костю не лишает, но получится казус, что его дети будут рожденными в неравном браке, — начал рассуждать граф. — Но Акт можно и дополнить[103]. И подать это Константину как условие для свадьбы, пусть отрекается, да и сам он править не стремится. Тогда и смуты не будет. Что, подлец, жить хочешь?

— Хочу, Ваша Светлость! — вякнул Агафон. — Очень хочу! До смерти служить Вам буду, псом цепным стану!

— Нужна мне такая шавка, — презрительно буркнул Алексей Андреевич.

В этот момент в окно кареты постучали. Неизвестный мне майор доложил, что солдаты Семеновского полка покинули место квартирования и двинулись в сторону дворца. Идут вдоль Фонтанки к Аничкову мосту, но могут свернуть и через Чернышев[104]. Всего по приблизительным подсчетам маршируют при барабанах около трех сотен, не больше.

Граф велел продолжить наблюдение, а преображенцев срочно выдвинуть по Невскому проспекту навстречу потенциальному неприятелю. Из подошедших с Васильевского кадетов три мушкетерские роты направить по Гороховой и перекрыть Каменный мост, гренадерскую же расположить у начала Адмиралтейского бульвара, чтобы оседлать обе перспективы, выходящие к дворцу.

— Поедемте, Александра Платоновна, к самой гуще событий. Или боитесь?

— Поедем, Алексей Андреевич. Да, боюсь.

Аракчеев тоже устроил ноги на спине Агафон и хитро подмигнул мне. Я впервые за эти часы улыбнулась.

На траверзе Екатерининского канала карету догнали трое верховых и еще один экипаж. После коротких препирательств подъехавшие были допущены к графу, и ими оказались трое моих оставшихся охранников верхом, и Ростопчин с Макаровым в двуколке. Канцелярские молча забрались к нам, Федор Васильевич удивленно приподнял бровь, посмотрев вниз, но Аракчеев только хмыкнул:

— Располагайтесь. Все для Вашего удобства, чтобы ноги не мерзли от холодного пола.

— Шутки у тебя, Леша, — протянул глава Тайной Канцелярии. — От тебя, Сашка, я такого не ждал.

— Знали бы, что это за типус, еще бы и высморкались на него, — зло ответила я.

— Но-но! Не в моем экипаже, — деланно возмутился Аракчеев.

Ростопчин приподнял за волосы голову пленника и, посмотрев на меня, спросил:

— Тот самый Агафон? Тогда ладно.

И водрузил грязные каблуки поверх задницы полицейского.