Самый яркий свет

Пестель пожал плечами. Судьба евреев его не интересовала совсем. У меня из жидов в знакомых только Добрей, и его не назвать праведником никак, но готова ли я обречь его на лютую кончину или рабство ради… а ради чего?

Павел Петрович вздохнул.

— Жиды — та еще проблема, конечно, но нельзя же так, милосердие же должно быть! Еще про кавказцев ты говорил, но в показаниях нет точных слов.

— Смирных оставить на месте, буйных расселить по всем губерниям.

— А полякам свободу дать?

— При условии, что они будут верным союзником России!

Аракчеев аж крякнул от такого заявления, Спиридонов скривился, и даже я ухмыльнулась. Чтобы шляхтиич дал слово русскому о вечной дружбе и сдержал его? Мани превеликий, что у Павла в голове!

— Двое освещенных, — сказал вдруг Макаров. — Приятели курляндца, напавшего на Александру Платоновну. Кто они и где живут?

Младший Пестель только фыркнул и отвечать не стал. Но неожиданно подал голос его отец:

— Алексей Вереницкий и Магнус Ульм. Где живут — не знаю, но люди это страшные, особенно остзеец.

— Молчи, каналья! — закричал Павел.

— Сам молчи! «На виселицу, если понадобится!» Из-за тебя все! Я бы повинился, уплатил бы виру, а теперь и так повесят, и Боря убит! На тебе смерть его!

Дальнейшая картина совсем не напоминала возвращение блудного сына к отцу, напротив — сын бросился к родителю с намерением его придушить, но быстрее всех оказался Спиридонов, успевший перехватить Павла и не отказавший себе в удовольствии повалить его на пол и основательно пнуть по ребрам. Император поморщился и велел ворвавшимся на шум гвардейцам поднять арестанта.

— Постойте рядом, солдаты. Больно шустрый он у нас. Продолжай, Ваня.

Старший Пестель с ненавистью зыркнул на отпрыска и поклонился:

— Паша привел их. Спелся с англичанами и этим Агафоном из Управы и вот этих приплел. Меня убедил, что грозит мне за сибирские дела суд скорый, мол, компанейский ему секрет вызнанный раскрыл, что уже готовят обвинение в Сенате, я и испугался сильно. Сейчас и сам не понимаю, что со мной было, но вины с себя не снимаю — замыслил убить Вас, Государь. Сильны они, манихеи сраные. Но немец — от него жуть берет. Что-то в нем совсем страшное есть.

— Немец — худой который? — уточнила я.

— Да.

— Что там у него с глазами? Разного цвета?

— Один глаз у него, второй стеклянный.

Я, пристав и начальник Особого отдела переглянулись: примета уж очень существенная, не зря такое подметил вор-художник Емеля.

— Где их искать? — спросил Спиридонов, позабыв про субординацию, но его никто не осек.

— Не знаю. Где-то в Коломне жили, но там ли еще — то мне не ведомо. Слышал, что упоминали они со смехом салон Варвары, — тут Аракчеев от упоминания Пестелем имени его любовницы посерел лицом, — Вельяшевой.

Граф расслабился, мне хотелось засмеяться от такого, но, конечно, удержалась.

— Вельяшева… — пробормотал Павел Петрович.

— Вельяшева-Волынцева, — сказала я. — Знакома она мне. Освещенная, интересная девица… поскандальнее Марго Аммосовой будет, но в свет выходит мало, потому и не на слуху.

— Знаешь ее? — спросил Ростопчин.

— Не подруги, но при встрече поворкуем. Стихи творит недурственные, не глупа, но… впрочем, это наше, женское.

— Вот раз ваше женское, то тебе и править, — подытожил Император. — Этих обратно в камеры, поговорим еще.

И, когда Пестелей увели, спросил присутствующих:

— Простить Ивана?

Ростопчин опустил глаза, даже Аракчеев не решился ответить сразу, тогда Павел Петрович строго посмотрел на Спиридонова: дескать, тебе-то от ответа уйти не по чину будет.

— Никак нельзя, Ваше Императорское Величество! Грех великий на нем, простите — пример другим дадите.

Я поморщилась — жалко же душу, пусть и грешную — но с приставом была совершенно согласна.

— Вот вам и судья, — усмехнулся Государь. — Повисят рядом — отец и сын.

Глава 22

У нас имелось три адреса. Вернее, сначала и я, и Макаров говорили только о двух — дом на Грязной, где по словам бандита Емели остановились злодеи, и огромная квартира Варвары Анненковой на Гороховой. О третьем месте напомнил Николай Порфирьевич — об освещенном, который вложил в голову несчастному дворянину Колемину неуемную страсть к проститутке Лукошке. Жил этот мастер на Песчаной улице[116] Рожественской части — на самых выселках.

— К татям ехать — надо бы людей подогнать, — сказал пристав, с чем Макаров согласился, пообещав привести полицейских из своего ведомства.

— К Варваре лучше ближе к вечеру, — добавила я.

— Тогда давайте в Пески, — решил Александр Семенович.