Самый лучший учебник журналистики. Кисло-сладкая книга о деньгах, тщеславии и президенте

Так вот, у этого Володи было свое понимание общественного приличия во время запоя. Он мог горланить песню, мог бегать полураздетый, но было для него одно понятие, которое он не мог нарушить.

Это равновесие.

Да, простое физическое равновесие.

Пройти в трусах, распевая при этом песню, – это было можно.

Но при этом упасть – никогда!

Это правило для Володи было так же священно, как для городских интеллигентов пить воду из стакана, оттопырив мизинец.

Володя пил столько, что вестибулярный аппарат отказывался держать его строго вертикально и, чтобы не уронить тело, требовал более тонкой настройки организма.

Эта настройка оказалась возможна благодаря одному природному дару – невероятной гибкости Володиного тела.

Он выпивал первые полстакана, и его организм слегка прогибался назад. Вторые полстакана изгибали его еще больше.

Когда бутылка окончательно пустела, то все выглядело следующим образом: по улице шел человек, который, как казалось, играет в детскую игру, в которой нужно, изогнувшись назад, пройти под низким канатом.

Только каната рядом не было.

В таком невероятном изогнутом виде, животом вперед, он и шествовал. Иногда его голова была всего в метре от земли. Как при этом не ломался пополам его позвоночник, было непонятно. Возможно, у водки есть особое свойство размягчать не только мозги, но и спину.

Так вот, когда тело Володи превращалось в ходячий бублик, на близлежащих улицах понимали – пора запирать двери.

Возможно, в эти моменты кровь усиленно приливала к голове алкоголика, а может, отливала, но он совершал странные поступки.

Он переносил вещи с места на место.

Например, уносил дрова. Не воровал, а именно уносил, например, в соседний двор – это была его любимая шутка.

Он вообще был незлобным человеком – пьющий интеллигент все-таки, но шутил неприятно. Представьте, на улице 30 градусов мороза – это было еще до глобального потепления, – вы возвращаетесь домой, а дров нет, они у соседа.

Летом он тайно выкапывал у кого-то в саду картошку, клал ее в мешок и нес в другой двор. Соседи это ценили, потому что, согласитесь, копать картошку – это не всегда развлечение. А так ты пришел домой, а картошка уже собрана – нужно только забрать ее за забором.

Иногда, правда, возникала паника. Мешок находили не в соседнем дворе, а через две улицы.

А однажды произошла совсем ужасная вещь. Когда мешок нашли, хозяин соседнего двора сказал, что эта картошка его. И доказать ничего не удалось. Настоящий хозяин картошки указывал, что это именно его пластиковый мешок, на котором была надпись «Made in USSR». Но вредный сосед зашел домой и вынес двадцать таких мешков: дело в том, что все воровали эти мешки с одного и того же завода, который что-то экспортировал за границу.

Тогда-то Володю в первый раз сильно побили.

Следующий раз его побили, когда он тащил от одного соседа к другому старый холодильник, который стоял в саду. Люди оказались черствыми: холодильник – это не картошка и пользы от его перемещения не было.

И вот, когда его били за холодильник, он сказал историческую фразу, ради которой я вспомнил его в этой книге.

Убегая по улице, изогнувшись бубликом, он кричал: «Не трогайте меня, я шебутной».

Да, Володя был истинным пьющим интеллигентом. Только интеллигент может столь точно описать свои действия, которые заключаются в том, чтобы нагадить, но без злобы и без последствий.

Бедный Володя, он замерз зимой, перенося из одного двора в другой огромную свинью. Когда их нашли, они лежали в снегу в обнимку. Свинья слабо хрюкала – она была толстая, и ее удалось откачать.

А Володя умер. Он был в одной рубашке и домашних тапках.

Он выбежал на минутку просто перенести свинью.

С того времени я не люблю слово «шебутной».

Это очень точное, старинное слово с гадкой сутью.

Шебутной, это когда ты делаешь гадость с веселым видом.

Актер и писатель Евгений Гришковец приводит показательный пример подобной демонстративной безнаказанности.

В одном из городов он играл моноспектакль. Для провинциального города приезд звезды всегда событие, поэтому неудивительно, что в зале появился фотограф.

Удивительным было его поведение.

Вооружившись большой фотокамерой, он уселся в первый ряд и стал во время спектакля щелкать кадры. Естественно, он ловил динамические моменты, когда Гришковец взмахнет рукой, повернется или сделает шаг. Однако у него была профессиональная камера, и каждый снимок сопровождался мощной вспышкой и потрескиванием затвора. Более того, иногда фотограф включал режим спортивной серии снимков. Тогда все это сияло и жужжало не разово, а серийно.

Следует учесть, что Гришковец обычно выступает не на стадионе, а в соразмерных залах, где актер на сцене не теряется, а зритель в состоянии рассмотреть его персону без мощного телескопа.

Далее Гришковец описывает следующее: он прервал спектакль, подошел к фотографу и попросил его прекратить съемку, потому что в зале семьсот человек, которым он мешает.

Фотограф сидел, положив ногу на ногу, и в ответ буркнул что-то типа: «Иди, делай свое дело».